Кир Булычёв
Редакция Даниила Алексеева
Зеркало Зла
Часть 3. Как опасно быть горничной
Глава 6. Нападение и письмо
История с Дороти закончилась куда драматичнее и неприятнее, чем простой обыск. Вечером того дня, когда штурман Фредро узнал об обыске, она поздно возвращалась домой. До отплытия «Глории» оставалось всего два дня, и Регина находилась в состоянии постоянного возбуждения и даже обиды на окружающих, которые не могли понять, насколько ей плохо и трудно в такие минуты, как она не может собрать все, что нужно, а окружающие только мешают. Регина Уиттли не кричала на служанок и плотников, которые сколачивали ящики, на грузчиков и сапожников — она не позволяла себе опуститься до крика, но ненависть ее была столь велика, что при взгляде на нее очередной жертве становилось понятно: ее вот-вот заклюют. Фарфоровые глаза лишь отражали холодный свет смутного дня, клюв, нацеленный на сердце, хищно приоткрывался, а пальцы с длинными ухоженными ноготками казались смертельными когтями. — Долой! — шипела она. — Долой с моих глаз! Жертва неслась прочь, но через некоторое время Мартин, который отвечал перед господином, чтобы Регина все же успела погрузиться на «Глорию» и не натворила глупостей, возвращал раскаявшуюся, уничтоженную жертву и снова кидал ее в водоворот сборов. Конечно, Дороти приходилось хуже многих, потому что она была неплохой шляпницей, но имела мало опыта в прочих портняжных делах и потому, чтобы не попасть впросак, была вынуждена обращаться за помощью и советом к другим служанкам, которые далеко не всегда ее жаловали — некоторые из них хотели бы занять ее место на корабле, хотя и не имели к тому никаких оснований и способностей. Так что Мартину несколько раз приходилось спасать девушку как от гнева хозяйки, так и от зависти товарок. Домой Дороти возвращалась уже в темноте, хотя в апреле темнеет поздно, а надо понимать, что путь от Вест-Энда до Воксхолла, а оттуда к Темзе не короток. Дороти брела с трудом, тем более что от долгой ходьбы разболелась еще не зажившая толком нога. И Дороти находилась в том свойственном любому уставшему до смерти человеку настроении, когда ты глубоко раскаиваешься в том, что ввязался в какую-то историю, не несущую ничего, кроме подобных же бед в будущем. Народу на больших улицах было еще немало, фонарщики лишь зажигали фонари, но когда Дороти свернула в узкий переулок, ведущий вниз к реке, то сразу стало темно от тесно сошедшихся старых домов, и свет в окнах, тусклый и лишь обозначенный на фасадах, не освещал улицы, а лишь подчеркивал ее темноту. Идти приходилось осторожно, чтобы не угодить в грязную воду или помои, которые выливали в окно, не опасаясь штрафа. Ближе к реке, когда уже можно было ощутить запах медленно текущей и нечистой воды, ведь Темза была сточной канавой гигантского города, Дороти пошла быстрее — здесь ей был знаком каждый камень. Улица была совсем пуста, и поэтому когда она услышала шаги сзади, то сначала даже обрадовалась — по крайней мере, она не одна в этом ущелье между рядами домов. Но через несколько шагов ее радость испарилась, и трудно было бы сказать, что насторожило девушку — то ли старание человека сзади ступать тихо, то ли спешка и шумное дыхание, слышное в промежутках между ударами подошв о камни, то ли угроза, повисшая в воздухе. Прихрамывая, Дороти поспешила вперед — только бы добежать до узкого поворота в ее переулок, до поворота, уже видного отсюда, потому что там за тремя вязами, уже распустившими маленькие длинные листочки, стоит пивная, паб, который сейчас открыт и многолюден, а каждый второй в нем знает Дороти и не даст ее в обиду. Но добежать до угла она не успела, потому что неожиданно увидела, что у ствола вяза стоит человек — силуэт его был четко виден на фоне Темзы, к которой отсюда шел крутой склон. Вода отражала свет звезд и, главное, еще не погасший свет заката. Так что неподвижный человек в цилиндре и длинном сюртуке, с тростью в руке был виден, как фигурка в кукольном театре теней. Четко и словно вырезано из картона. Но Дороти отлично понимала, что это не кукла, что человек сзади гонит ее к человеку в цилиндре так же, как загонщики гонят лису на цепь стрелков, — об этом рассказывал отец. И все же Дороти ничего не оставалось, как идти вперед, вернее, бежать в руки охотнику, потому что тот, кто сзади, был невидим, он был лишь тяжелым дыханием и тяжелыми шагами, он был страшнее. Ей показалось, что она сможет ускользнуть от человека в цилиндре или как-то закричать оттуда, от угла, в надежде на то, что ее крик донесется до паба или до маминых ушей, таинственным образом слышавшей порой голос дочери за несколько миль. А когда отец умер, видно, вскрикнув перед смертью, она зарыдала, забилась и потеряла сознание, хотя, конечно, не могла услышать его предсмертного крика — он погиб в кентском лесу, а Мэри-Энн уже тогда жила в этом доме. Между ними было миль пятьдесят, не меньше. Дороти бежала к человеку в цилиндре и не могла закричать, как во сне — ты тонешь, надо позвать на помощь, мама рядом, только открой рот, но слова не получаются, звуки не рождаются в глотке… — Стой! — прохрипел преследователь. — Стой, куда ты? Человек в цилиндре, вглядывавшийся в темноту переулка, сделал шаг вперед и раскинул руки, чтобы не упустить Дороти. И тогда Дороти — все равно уже не было времени думать и соображать — помчалась, набирая скорость, на человека в цилиндре, словно намереваясь сбить его с ног, и шаги сзади сразу отстали. Она была вся насторожена, как дикое животное. Вся — слух и зрение… Она врезалась в человека с тростью — цилиндр в сторону. Он не ожидал, что жертва сама нападет на него, это было нарушением правил! Девице положено с тихим визгом нестись обратно, прямо в лапы преследователя. Растерянность была мгновенной, но она позволила Дороти, движения которой были безнадежно скованы длинными, до земли, юбками, рвануться за ствол вяза, словно она играла с преследователем в пятнашки. Он направо — она направо, он налево… а где же второй? И его волосатая толстая рука вылетела из темноты — навстречу. Дороти кинулась назад, оттолкнувшись обеими руками от ствола. У нее было лишь два преимущества — молодость и гибкость. Они были сильнее — и могли догнать ее в чистом поле… Но, как мышонок, ускользающий между рук на дне сундука, Дороти металась у поворота и даже умудрилась вырваться — на несколько секунд. Тогда она кинулась к огням паба, фонарю, освещающему медные буквы «Золотой лев». Но преследователь догнал, вцепился в рукав платья, рванул на себя, к счастью, материя затрещала по шву, рукав остался в пальцах преследователя, но от рывка Дороти развернуло, и она увидела на мгновение второго врага, того, кто тяжело топал за ней по переулку… И ей показалось, что к ним присоединился и третий, маленького роста, скрытый раньше в тени домов… Больше Дороти не глядела назад. Она бежала к фонарю, но, как назло, никто не выходил из паба и не входил в него. И Дороти знала, какой густой шум и табачный дым царят там, внутри, за толстыми стенами — на улице может произойти сражение, но никто внутри его не услышит. Снова сзади вцепилась в нее рука. — Да стой ты! — проскрипел задыхающийся голос… И Дороти попыталась упасть, чтобы таким образом вырваться, впрочем, делала она это неосознанно — не думала ни о чем, только бы убежать! — Ах! — вскрикнул человек сзади. Хватка ослабла, будто он споткнулся и вынужден был ради того, чтобы удержать равновесие, выпустить добычу. И это дало возможность Дороти домчаться, подобрав юбки выше пояса, до паба, но не до двери — некогда было. Она замолотила в маленькое, забранное косой решеткой окно так, что чуть не разбила его. Она не слышала, что происходит сзади и не смела обернуться. Ударив несколько раз кулаком в окно, она кинулась к двери. А тут дверь как раз открылась, но сначала вышел совсем пьяный зеленщик Робертс, а за ним плелся его хромой сын Пол. А вот за ними, почуяв неладное, услышав стук, вылетел известный всей улице и всей набережной Сэмми Грант, мулат из Вест-Индии, отставной сержант с черной повязкой через черное лицо, знаменитый канонир времен войны с янки. Делать Гранту было нечего, он весь день проводил в пабе или других подобных местах, и у него был сказочный нюх на драки, потасовки и всевозможные приключения. А человек, посвятивший себя дракам и так не ставший взрослым к пятидесяти годам, умеет мгновенно разобраться в ситуации и понять, на чьей стороне драться выгодно или почетно. — Дороти! — взревел он. — Кто тебя обижает? И в этот момент Дороти умудрилась спрятаться за зеленщика и захлебывающимся голосом прохрипеть: — Там! Вон там! В этот момент один из преследователей ворвался в круг света, нарисованный фонарем на мостовой у входа в паб. Он был в черном сюртуке, цилиндр потерялся, а прямые черные волосы прижались к голове, смазанные душистым маслом. Он увидел Дороти и закричал: — Держите ее! Это преступница! И тогда наступил светлый момент для Сэмми. — Дороти? — вежливо спросил он. — Преступница? — С дороги, черномазый! — зарычал преследователь. А вот этого говорить совсем не следовало. Сэмми сказал друзьям, уже высыпавшим на шум из паба: — Только не вмешиваться. Я вас умоляю всем святым! — Понимаем, Сэмми, — сказал зеленщик. — Как не понять. Считай, что он твой! И тогда Сэмми врезал преследователю в подбородок кулаком размером с арбуз. Противник оказался крепче, чем многие подозревали, и вытащил из-за пояса пистолет. Это взбесило законопослушного Сэмми. Он не выносил, если кто-то вытаскивал пистолет. В следующее мгновение пистолет улетел куда-то далеко, к Темзе, звякнув о камень, а затем плеснув водой. И еще один удар послал этого человека в нокаут, как говорят боксеры. — Дороти, пошли отсюда, — попросил горбатый фокусник Фан. Насколько Дороти видела, он из паба не выходил, а прибежал откуда-то со стороны. — Я тебя провожу домой, — сказал он. — Фан прав, — сказал кто-то из толпы соседей. — Нечего тебе здесь делать. Фан потянул Дороти за руку прочь от драки, он говорил что-то, но у Дороти звенело в ушах, и она не разбирала слов. — А где второй? — спросила Дороти. — Кто они? — Рука у Фана жесткая и большая, вообще руки словно достались ему от другого, куда более крупного человека. Когда горбун шел, пальцы почти касались земли. — Они больше тебя не тронут, — сказал фокусник. — Я точно знаю. Они ненавидят, когда их раскрывают. — Ну хоть объясни что-нибудь, Фан! — Вот дойдем до дому, и расскажу. Фокусника хорошо знали на набережной. Он выступал на перекрестках, и ребятам не надоедало выпрашивать у матерей пенсы, чтобы кидать их ловкому горбуну. И он нравился именно ребятам, потому что был так мал ростом, словно не вырос из мальчиков. И даже узкая, жидкая, из нескольких волосков, но длинная черная борода не переубеждала — она была маскарадом. Каждый понимал, что Фан притворяется, и только когда ты подрастешь, а Фан останется таким же, как был, ты начинаешь сомневаться, зачем он здесь, почему он такой и почему не хочет стареть. В общем, он был глуп — никто в том не сомневался — и к тому же азиат, чуть ли ни индус вонючий. Но когда привыкнешь к человеку, то не так воняет. Фан потащил Дороти за руку по улице прочь от толпы, окружившей человека в черном, и тут их неожиданно догнал далекий крик: — Эй, сюда, здесь еще один лежит! — Человека убили! — откликнулся второй голос. — Ты слышал? — спросила, задыхаясь, Дороти. — Не останавливайся, тебе надо скорее домой. — Что там за человек? — Ты его убила? — Я никого не убивала. Они на меня напали, а я убегала. Почему они на меня напали? — Наверное, насильники, — сказал Фан. — Или воры. Он поднялся на две ступеньки, ведущие к узкому дому миссис Форест, и начал колотить молотком по медному щитку. Издалека сзади доносились голоса. Фан нервничал, торопился, и, когда миссис Форест открыла дверь, он, так и не отпустив цепкой руки Дороти, втащил девушку в прихожую. Мэри-Энн встретила их с керосиновой лампой в руке — вечером прихожую не освещали. — Фан? Что с тобой? — Она, конечно же, знала Фана, он нередко приходил к Форестам. И тут Мэри-Энн увидела дочь. По ее растерзанному виду она поняла, что с дочкой опять приключилась беда, и потащила ее в гостиную, где Майкл, который готовил уроки, радостно приветствовал старшую сестру: — Опять подралась, да? И Дороти стало смешно. Она прижала к себе черноволосую голову брата и сказала: — Я дралась с двумя драконами сразу, но спас меня Фан. — Да скажите мне, в конце концов, — закричала Мэри-Энн, — что произошло? Почему? — Теперь слушай меня внимательно, — сказал Фан. Он говорил по-английски смешно, с акцентом, и Дороти знала, что он мог бы говорить с матерью по-бирмански или по-лигонски, но предпочитал английский, полагая почему-то, что в Англии никто не должен знать, откуда он родом. Это было наивно, потому что в Англии наверняка были люди, знавшие, что Фана привез много лет назад один из компанейских дельцов именно как удивительного фокусника, полагая, что сможет неплохо зарабатывать, показывая уродца-фокусника по ярмаркам. Но из этого ничего не вышло, и Фан то ли сбежал, то ли откупился от своего хозяина. Вернуться домой Фан не смог и остался в Лондоне. Жил он бедно, не очень утруждая себя работой, доставал откуда-то и курил опиум, все думали, что он китаец, а он был из Лигона, вассального княжества Авы. По крайней мере так говорила Дороти мать. — Слушай меня, — сказал он Мэри-Энн, — я у тебя давно сижу, чай пьем. — Ты только что пришел. — Глупая женщина, я давно сижу, целый час сижу! Дороти поняла. — Когда я сейчас пришла, мне дверь Фан открыл. — Как же так! — Мэри-Энн не сдавалась. — Полицейские спросят у паба, и там скажут, что Фан тебя встречал, что я его посылала тебя встретить. — Когда полицейские сюда придут, — ответил Фан, — то они ни одного свидетеля не найдут. В этом я уверен. Все уже по домам пошли, сегодня паб раньше закрылся, а его хозяин Артур вообще носа на улицу не высовывал. Очень простуженный. — Простуженный? — удивилась Мэри-Энн. — Ты откуда знаешь? — Потому что у него с утра зуб болит. — Какой еще зуб? — В коленке, — сказал сообразительный Майкл. — Ты что, не знаешь разве, как у нас здесь полицию любят. — Сообразительный мальчик закрыл тетрадь. — А что на самом деле было? — На самом деле ничего не было. Так что собирай, Мэри-Энн, на стол. Они сидели за столом, пили чай, когда пришли два полицейских. Одного из них Дороти знала, он всегда ходил в этих местах, знал всех, и его все знали. Этот полицейский по фамилии Браун, медленный, низколобый, одетый похоже на тех, кто преследовал Дороти, но все же не так — у полицейских была единая одежда и особого рода высокие шляпы, спросил от двери, отклоняя голову от лампы, которую держала Мэри-Энн. — Это на вашу дочку, миссис Форест, напали? — Да, а вы откуда об этом знаете? — В таких случаях послушный горожанин должен обращаться в полицию, а не прятаться дома и не пить чай. — Хотите чаю, сержант Браун? — Не говори глупостей, я нахожусь при исполнении служебных обязанностей. — Так, может, ваш спутник разделит с нами трапезу? — Где твоя Дороти? — В комнате. — Мне надо поговорить с ней. Браун вошел в комнату, там сразу стало тесно. Садиться он не стал. Его спутник выглядывал через плечо. — Значит, на вашу девочку напали? — спросил Браун. — Да, — сказала Дороти, опередив остальных. — На меня напали. Хорошо, что я успела до паба добежать. Там меня мужчины встретили. — Какие мужчины? — спросил полицейский из-за спины Брауна. Браун наморщил низкий лоб — он был недоволен, он-то знал, что ответа на этот вопрос быть не может. Мало ли кто были джентльмены, которые встретили Дороти. — А кто на тебя напал? — спросил Браун. — Там было темно, — сказала девушка, — а я так перепугалась. Поставьте себя на мое место, сэр. — Мне трудно это сделать, — сказал второй полицейский. — Но, наверное, ты кого-то узнала у дверей паба. — Не узнала она никого, — отмахнулся Браун. — Откуда ей. А ты, Фан, давно пришел? — Моя давно пришла. Давным-давно, — быстро ответил горбун. — Сижу, чай пью, тут Дороти прибежала, вся рваная, какая бедная девочка, все ее бьют! Ах, как нехорошо. — Акцент у него был вдесятеро сильнее, чем обычно. — Давно он пришел? — спросил Браун у Мэри-Энн. — Наверное, час назад. Или больше. — Больше, мама, — с невинной рожицей вмешался в разговор юный Майкл. — Еще светло было, как мистер Фан к нам пришел. — Правильно, — сказал Фан. — Еще совсем светло было. Фонари не зажигали. — А кто эти люди были? — спросила Дороти. — Вы их поймали? — А там был не один? — искренне удивился Браун. Но, оказывается, ему в пабе совсем мало рассказали. О том, кто бежал вторым, забыли сказать. — Их было двое по крайней мере, — сказала Дороти. — Один за мной бежал и гнал на второго. А тот, в цилиндре, стоял у большого вяза и ждал меня. — И что же было дальше? — Я так быстро бежала, что успела добежать до паба. — Не лги! Он бы придушил тебя на пороге. — Когда я добежала до паба, оттуда вышли несколько человек. Они были пьяные, они пели песни. — И ты позвала на помощь? — Я позвала на помощь, — с готовностью согласилась на подсказку Дороти. — А тот, который бежал за тобой, испугался. — Не знаю, — сказала Дороти. — Он исчез. Больше я его не видела. Браун и его напарник потоптались еще в дверях, потом ушли. Так и не сказав, кто был тот человек или люди и что с ними сталось. На прощание Браун велел Форестам, всему семейству, быть осторожными и, если можно, вообще уехать из Лондона. Он не шутил. А Фану сказал, что подозрение с него не снимается. Фан стал спрашивать: подозрение в чем? Но Браун не ответил и сказал, что, если фокусник понадобится полиции, его вызовут в участок. Обо всем остальном они узнали вскоре после того, как ушла полиция. Через несколько минут постучал зеленщик, сын зеленщика, и рассказал, что тот, которого уложил на землю Сэмми, сам поднялся и смотался еще до появления полиции. Своего напарника он не звал и не искал, и никто не сказал ему, что напарник лежит зарезанный ярдах в пятидесяти от него, в нише между двумя домами. Его-то и нашла полиция — ее вызвали, как только нашли тело. Никто не знает, кто зарезал того, тяжелого, с одышкой. Никто из тех, кто был в пабе, этого не сделал. И не мог сделать — все были на виду друг у друга. Дороти трясло. Так бывает — перепугаешься, а страх приходит позже. Мать велела ей идти спать, но Фан сказал, что ему нужно с Дороти поговорить. Ведь она послезавтра отплывает. Мэри-Энн сказала, что после этого приключения, вернее всего, Дороти не возьмут в Ост-Индию. А заберут в полицию. — Нет, — уверенно ответил Фан, — никто не подумает, что Дороти могла зарезать здоровенного и вооруженного мужчину. И кому нужна ваша Дороти? — Вот это меня и пугает. — Мэри-Энн посмотрела на горбуна со значением, Дороти перехватила взгляд, но не поняла. — Будем надеяться на лучшее. Нам ведь очень нужно, чтобы Дороти все же отплыла на «Глории». Тут Мэри-Энн стала отправлять Майкла спать, а тот сопротивлялся, ему было интересно, о чем будут разговаривать взрослые. К тому же рядом с их домом произошло убийство… Мать дала слово Майклу, что его возьмут на проводы Дороти и даже сама Мэри-Энн попросит взять его на борт и посмотреть, в какой каюте будет плыть Дороти. Наконец Майкл подчинился. — Осталось еще одно дело. Из-за него я к вам сегодня и пришел, — сказал Фан. — Вы шли к нам по делу? — В голосе Дороти прозвучало разочарование. — Ты хотела бы, чтобы все было иначе? — Разумеется. Я хотела бы, чтобы вы меня защищали, дядя Фан, — сказала Дороти. — А оказывается, что все произошло случайно. — Давай тогда встретимся на полдороге, — ответил горбатый фокусник. — Считай, что я шел по делу, но заодно решил встретить тебя и проводить незаметно, потому что боялся опасности для тебя. — Вы подозревали? — Да. — Значит, вы могли знать, кто они такие? — Я мог подозревать, — сказал Фан. — А мне можно знать? — Нет. Потому что… — Никаких потому что! — вмешалась Мэри-Энн. — Фан боится, что некто в Ост-Индской компании не хочет, чтобы ты была на «Глории». — Я? Я кому-то могу помешать? — Если им есть что скрывать на борту «Глории», то они замышляют недоброе против Рангуна, против королевства Ава. — Но я-то при чем? — В твоих жилах течет кровь благородных лигонцев, подданных королевства Авского. И, как говорится, чем черт не шутит… — Конечно, это маловероятно, — вмешался Фан. — Это только мое подозрение. Я хотел передать с тобой письмо одному человеку в Рангуне. Просто передать. Моему родственнику. Но теперь я боюсь. — Нет, вы не бойтесь, дядя Фан, — сказала Дороти. — Вы мне не доверяете? — У меня нет выхода, — спокойно ответил Фан. Он не стал спорить с девушкой. — И если чужой прочтет письмо, он ничего не поймет. — Где письмо? — спросила Дороти. — Тебе его не надо видеть, — ответил горбун. — Чем ты меньше знаешь, тем меньше сможешь рассказать. Мать зашьет письмо в твою ночную юбку. — В полосатую, — добавила Мэри-Энн. — Мать сказала это, чтобы ты пореже надевала ее и не вздумала ее стирать, — сказал горбун. Все засмеялись. Дороти спросила: — А на чем будет написано письмо? — На тряпочке, конечно же, на тряпочке — что же еще можно вшить в край ночной рубашки? И если будешь тонуть… — Не смей! — Мэри-Энн кинулась на Фана с кулаками. — Ты что, сглазить хочешь? Горбун отскочил в угол. Мэри-Энн принесла рубашку, нитку, иголку и принялась вшивать в край тонкую тряпочку с несколькими короткими словами. — А кому я ее отдам? — спросила Дороти. — Это тебе придется запомнить. Сейчас мы с тобой выучим, а перед отплытием мать повторит. Хорошо? — Говорите. — Запомни: пагода Шведагон. Шве-да-гон. В Рангуне. На восточном склоне холма, на котором выстроена пагода, есть монастырь Священного зуба Будды. В монастыре найдешь настоятеля, его зовут У Дхаммапада. Ему ты передашь письмо и ответишь на все его вопросы. — Я должна это сделать, мама? — спросила Дороти. Мэри-Энн кивнула не сразу. Она поняла Дороти. Та росла англичанкой в английской семье. Хоть мать и выучила ее лигонскому и бирманскому языкам. Передать письмо какому-то монаху в каком-то иноземном монастыре? Она же английская девушка… — Прости, так надо, — ответила наконец Мэри-Энн. — Это важное письмо и полезное для хороших людей. Перед тем как уйти, горбун некоторое время стоял возле окна, выходившего на улицу. Потом все же не решился выйти через переднюю дверь, и мать проводила его через кухню. Дороти догнала его и спросила: — А может так быть, что за мной гнались из-за этого письма? — О письме они, к счастью, не знают, — ответил Фан. — Иначе бы… — Значит, это твои враги, дядя Фан? — Они враги твои и мои, и всех добрых людей, — ответил старый фокусник и исчез за дверью. Дороти хотела узнать больше у матери, но та отмалчивалась, а потом принялась плакать. И Дороти начала плакать, они обнялись и, наплакавшись, заснули на диване в передней комнате.
|