El momento de la verdad.

Так в испанской корриде называется решающий момент поединка, когда становится ясно, кто станет победителем — бык или матадор. Выражение стало популярным после того, как появилось в романе «Смерть после полудня» (1932) американского писателя Эрнеста Миллера Хемингуэя (1899-1961).

Иносказательно: момент, когда правда становится очевидной, момент прозрения.

Для многих людей таким моментом истины стало знакомство с фильмом-репортажем Ольги Синяевой «Блеф или с Новым годом!»



Год фильм живет своей жизнью, и, как любое талантливое произведение искусства, стал явлением в жизни гражданского общества, какое уж оно сложилось в нашей стране.

Я прожил младенчество, детство, отрочество и юность на казенном «коште», так как детский дом, по заведенной еще при сталинщине традиции, плавно перетек в свое продолжение — в детскую воспитательную колонию им. Дзержинского. Так эти детские тюрьмы назывались по всей стране. В них отправляли огромное большинство детдомовских детей обеих полов — продолжить их «университеты». В них дети получали последний штрих государственного ваяния.

Для меня фильм стал источником погружения в тьму… В место, которое не могу забыть, и в котором, — об этом бесстрастно повествует фильм, — происходил и происходит дьявольский эксперимент производства особой породы людей. Без детства. Без любви. Без доверия к кому-либо из взрослых. С особой моралью, той, которая без этики. Вернее, с особой её конструкцией: человек сам по себе одинок, мир ему враждебен, и признает только одну категорию отношений — подчинение силе и стремление подчинять другого. Иного не дано или оно неэффективно и чревато потерей статуса, что равнозначно смерти.

Дети системы вынуждены применять эти социальные приспособления недетского возраста — чтобы выжить, в буквальном смысле слова… Каждый эпизод фильма «Блеф, или с Новым годом» беспристрастно свидетельствует — катастрофа депривации коренным образом меняет структуру личности детдомовского ребенка, формирует в ней установки и социальные рефлексы, непригодные для адаптации в жизни вне замкнутой группы себе подобных, формирует характеры-маски, основанные на признании доминанты статусной роли в своеобразной иерархии взаимодействия в детдомовской среде, сохраняя их, как правило, на всю жизнь. Дезориентированного во времени и в социальном пространстве ребенка под недремлющим оком «любимых» воспитателей и нянечек, ориентируют на готовность признать отношения априорно криминального типа, на соответствующую ей конкуренцию статусов мест в стае, где только сила и её проявления в жестокости и насилии дает уверенность в собственной безопасности.

Отверженный ребенок, окруженный лицемерием равнодушия общества, к отрочеству приобретает целый набор манипулятивных приспособлений утверждения и удержания своего статуса, если он в верхней части иерархии. Или, что уже совсем трагично — служит объектом поддержания авторитета чужих статусов, если он физически и психологически слаб, точнее говоря — в течение многих лет подвергается систематическому насилию всех форм, от психологического до физического, в том числе и псевдосексуального (как правило, сексуально ориентированное насилие в детском доме служит инструментом статусной иерархии).

Самое поразительное в фильме — это взрослые, работники системы. Ни один из них не на месте, вообще! До боли, до ненависти знакомые глаза, интонации, модели показушной «доброты». Они демонстрируют, по моему мнению, только одно — презрение к детям, к гражданам государства, оказавшимся в тяжелой жизненной ситуации в состоянии полной беспомощности для её преодоления и отданным на откуп Злу, в своей банальности ставшим привычным для общества сегментом социальных отношений. Вся порочность существующей системы даже не столько в её организационно-правовых формах детских учреждений, сколько в согласии общества мириться с этим, как с неизбежностью, чем-то заданным, как рядовым фактом каждого дня. Фильм-то как раз об этом, уважаемые сограждане, он не о детях, и акцент — мы с вами! И эта мельница судеб размалывает не только детей, ни в чём кроме своей беспомощности не виновных перед миром, она размалывает и общество, согласное на существование массового сиротства разных форм происхождения, неспособное ясно и чётко сформулировать требования к власти — это нетерпимо, продолжаться дальше не может, косметические мероприятия недостаточны, нужны совсем другие стратегии, и соответствующие им инфраструктурные решения.

На многих зрителей, из тех, за которыми удалось понаблюдать, фильм оказал действие, сформулированное Стефаном Цвейгом как нетерпение сердца, нетерпение чужой боли такой силы, что отрицает всякую личную связь с её источником… Ибо, комментируя фильм, они обрушиваются на власть, что справедливо, но только на неё, даже не задумываясь о собственных, индивидуальных решениях этой проблемы. Без этих решений нет и не будет выхода из Ада, не будет!

Никакие требования улучшения условий содержания, подарки и концерты — не изменят Россиротпром, не сломают его и не уничтожат, кроме индивидуального, осознанного умом и принятого сердцем решения личного участия в сиротской судьбе. Всё остальное — паллиатив, откуп от собственной совести, акт коррупции (разрушения) самого себя, говоря словами Юргена Графа, немецкого психолога и философа.

Жертв системы не становится меньше, так или иначе недееспособные по возрасту граждане подвержены катастрофе депривации в её динамике развития и завершении в каркасе личности к возрасту взросления, они живут рядом с нами, из них формируется огромная часть криминального мира, десятки, сотни тысяч сгинули в лагерях, в собственных пороках — неотменяемых последствиях этой катастрофы. И те несколько процентов сирот, сумевших успешно адаптироваться в обществе, только подтверждают философию фильма — это должно прекратиться, причём только и единственно мы сами можем это сделать, никто другой!

Всмотритесь в глаза и вслушайтесь в монолог мальчика-подростка, как ему жить в жизни? Кому верить? Как любить? И ведь он — на перекрёстке, и, смею утверждать, на очень скользкой его тропинке… Возвращаясь к заголовку: фильм Ольги Синяевой стал моментом истины, общественно-политическим фактом времени, он именно так и живет своей жизнью, и будет актуален и сегодня, и завтра, и еще много времени. Боюсь, что будет актуален всегда, при нашем попустительстве, увы!

Автор — Брайан Бриедис, отбывший срок заключения в детских домах и профильных режимных учреждениях длиною в восемнадцать лет, с 1949 по 1967 год.