Ольга Громова: «И ребенок был совсем не сахар, и характер у него был не сахар, и жизнь была несладкая»

Ольга Константиновна Громова, автор «Сахарного ребенка», уникальной документальной повести для подростков, рассказала читателям сайта Kidreader.ru, в чем для нее заключалась трудность превращения мемуаров в художественный текст, а также поделилась историей о том, как возникло название книги и как придумывались образы второстепенных персонажей.



— Ольга Константиновна, в вашей статье в конце книги упоминается, что Стелла Натановна просила Вас заменить название «Не позволяй себе бояться», которое она придумала, на другое. Название книги «Сахарный ребенок» родилось у Вас сразу? Почему Вы остановили свой выбор именно на нем?

— Нет, родилось оно не сразу. Я на самом деле долго мучилась с названием. Стелле Натановне нравилось название «Не позволяй себе бояться» для тех публикаций, которые были в газете, и для мемуаров, но она считала, что для подростковой повести это слишком прямолинейно и нравоучительно. Конечно, я долго думала… Надо сказать, что когда я поняла для себя, что пойду от перевода киргизского прозвища девочки «кант бала» на русский, то получилось, что оно еще и многозначное. Когда название родилось, такой идеи не было — мы просто шли от прозвища. Сначала был вариант «Кант бала. Сахарный ребенок», но понятно, что «кант бала» на бумаге не читаемо совершенно, только в контексте повести становится понятно, что это киргизские слова. Поэтому мы остановились на прямом переводе «Сахарный ребенок», и все. Но неожиданно получилось, что название многозначно. Часто дети на встречах с читателями на вопрос «О чем может быть книжка «Сахарный ребенок»?» первым делом говорят о том, что это нечто про милую, сладенькую девочку или про то, какая у нее была замечательная жизнь. А те дети, которые читали, говорят очень интересные вещи. Например, нередко возникает версия, что у героини была совсем несахарная жизнь, и это тоже такой слой названия. Хотя изначально это не планировалось. Но многозначность невольно возникает, потому что и ребенок был совсем не сахар, и характер у него был не сахар, и жизнь была несладкая.



— Много ли времени заняла работа над книгой, обработка воспоминаний и написание недостающих сцен?

— Ну как вам сказать… Если иметь в виду, что лет пять рукопись лежала, я регулярно ее читала и понятия не имела, что с ней делать… Я ведь не писатель, я сроду не писала никаких повестей. Если бы не Стеллина идея, я бы ни за что не взялась. Но ничего не поделаешь, у меня осталось «домашнее задание». Я долго крутила рукопись, открывала и закрывала. А с того момента, как в голове у меня родилось, что нужно сделать, чтобы сложилась структура повести, когда я поняла, что надо дописывать, что надо переделать или перестроить, какие куски есть и какие из них годятся, прошло еще года три до момента сдачи книги в печать, не меньше. Года два я с ней возилась до того, как показала наброски директору издательства «КомпасГид» Виталию Зюсько, просто как-то к слову случайно пришлось. Мощный нажим директора издательства «КомпасГид» Виталия Зюсько и заставил меня за следующий год доделать книгу до конца, иначе я не знаю, сколько бы я еще возилась.

— Было ли такое, что во время написания Вы что-то кардинально меняли/переписывали или Вы уже хорошо представляли себе будущую «картинку», когда стали делать из воспоминаний повесть?

— Из того, что было в мемуарах, я кардинально не меняла ничего. Та история, которая есть там, — она вся подлинная. Другой вопрос, что были главы, которые пришлось писать целиком, потому что это были истории, которые были рассказаны фрагментарно. Была история, которая не была дописана, и я не знала, чем она кончилась, и спросить уже некого. Пришлось додумывать, чем она могла закончиться. С этой конкретной девочкой, с этим характером, в этой конкретной ситуации — как могла девочка на то или другое отреагировать, как могла выйти из этой ситуации и так далее. Кое-что приходилось просто менять местами композиционно. Например, не сразу нашла свое место вставная история семьи Южаковых. Стелла писала ее отдельно, и она практически вся была написала Стеллой, а на мою долю выпала только огромная работа проверять факты, сопоставлять даты, потому что понятно, что Стелла писала все это по памяти. Ей очень хотелось рассказать эту историю. Эта вставная новелла не сразу нашла свое место, но у меня не было сомнений, что она там будет.

— Кто из второстепенных героев повести, образы которых Вы додумывали сами, Вам наиболее симпатичен, наиболее близок и почему?

— Трудно сказать. Наверное, более или менее симпатичных героев нет, потому что все они так или иначе зачем-то нужны. Вот, например, история девочки Фриды. Нельзя сказать, что я совсем ее придумала сама. Когда-то много лет назад, когда я была маленькая и нас вывозили отдыхать на Украину в деревню под Житомиром, мне там местная женщина рассказала, что ее зовут Ольга Егоровна Беляева, а когда-то ее звали по-другому. Я не поняла, а она поведала мне историю, как фашисты сжигали еврейские поселения, а ее бабушка велела ее маме с детьми уходить в другую деревню, что-то там придумала, чтобы мать забрала детей. Девочку, совсем тогда маленькую, звали по-другому, у нее было еврейское имя, и люди, которые их спрятали далеко на хуторе, боясь, что их найдут и уничтожат, представили их своими дальними родственниками по фамилии Беляевы, сказали, что знали их отца, что его звали Егор… после войны детей так и записали Егоровичами и Беляевыми. Якобы в войну пропали документы. И из этой истории возникла история девочки Фриды.

Я старалась просто найти людей, которые могли маленькую Элю поддерживать в классе, которые ей сочувствовали, которые ей помогали. Мне симпатичен Сапкос. У Стеллы он возникает в начале мемуаров, и она о нем с большой теплотой пишет, но развитие образа, конечно, мне пришлось немного достраивать. Я старалась сделать из него такого маленького мужчину и надеюсь, у меня это получилось.

— Что было для Вас самым сложным при написании этой документальной повести?

— Я думаю, историческая точность. Ведь я же тогда не жила. По моим представлениям, здесь должна была быть довольно точная историческая картинка в деталях, в подробностях. Приходилось поднимать массу материалов, искать чужие воспоминания, искать иллюстрации, очерки тех времен, какие-то газетные статьи. Я перекопала массу старых номеров «Пионерской правды», чтобы понять лексику, которой тогда пользовались, темы, которые тогда поднимались, узнать, какую тогда слушали музыку… Масса была вещей, которые нужно было понимать. Как жили, как думали, что могли сказать, а что нет.

— Легко ли для Вас проходила совместная работа с издательством? Как менялся текст в процессе редакционной подготовки?

— Мне очень повезло с редактором Ириной Вааг, и надо сказать, что текст менялся не сильно. Почти не менялся. Редакторы приняли все как есть, и чистка шла по мелочам: на соответствие деталей, на историческую точность, на точность цитат. То есть издательство подошло к тексту очень бережно, очень аккуратно, с большим уважением и к прототипу, и к автору, и к тексту. Они просто большие молодцы. И в этом смысле большая молодец художница, которой тоже удалось уважительное отношение к тексту. Она не стала рисовать ужасы, не стала иллюстрировать события. Она иллюстрировала настроение каждой главы, и это очень важно. Мне очень нравится то, что сделала Мария Пастернак.



— Вы принимали участие в выборе иллюстратора книги или Марию Пастернак Вам предложило издательство?

— Издательство предложило на выбор нескольких художников. И это должен был быть не только мой выбор, ведь еще должен был согласиться или не согласиться художник, он тоже имел право посмотреть текст и сказать, будет ли он это рисовать. Из тех, кого предложило издательство, мне наиболее близким показался стиль Марии Пастернак. Я сказала: «Давайте с нее и начнем». И она согласилась, чему я была очень рада.



— Чем книга «Сахарный ребенок» ценна для Вас?

— Прежде всего, тем, что я выполнила обещание. И я считаю, что сам факт появления книги на эту тему, книги о 30-х годах для детей — это отдельная ценность, ведь книг на эту тему не так много, их считанные единицы. Ну а потом… как объяснить, чем ценна книга, если ты ей живешь столько лет? Она тем и ценна.

— Как Вы думаете, понравился бы итоговый вариант повести Стелле Натановне?

—Я думаю, что понравился бы. Я очень на это надеюсь. Мне кажется, что мне удалось сохранить ее тональность. На самом деле трудно было сохранить ее язык, а мне очень этого хотелось, потому что, когда она начала писать под моим нажимом первые очерки для газеты «Первое сентября», я обнаружила, что у нее очень хороший стиль, и мне очень хотелось его сохранить. Моей задачей было вписаться в ее язык, ее стиль изложения. Я замучила всех домашних и всех близких друзей требованиями читать текст и искать «швы» — отличать, где ее кусок, где мой кусок, где текст из мемуаров, где текст, который целиком написала я, где ее история, а где нет. И они обычно не находили, а это значит, что у меня что-то получилось.

— С повестью «Сахарный ребенок» Вы стали дипломантом Крапивинской премии, вошли в длинный список «Книгуру» и итоговый шорт-лист проекта-конкурса «Книга года: выбирают дети». Для Вас это является показателем, что повесть удалась?

— Наверное, да. Наверное, это тоже показатель. Хотя, на мой взгляд, главный показатель — то, что дети это читают. Ведь, в конце концов, премии — это только премии. Да, это хорошо, это приятно, лестно, но главное, чтобы книга читалась. Меня не удивляет, что книга пользуется успехом у взрослых, это неудивительно. А то, что ее с удовольствием читают дети, меня до сих пор некоторым образом удивляет. Ведь и тема для детей незнакомая, и время это тоже им не знакомо и не понятно. Мне было неясно, какие дети захотят об этом узнать, чего ради они начнут это читать, ведь все наши душеспасительные разговоры о том, что нужно знать свою историю, они к чтению еще никого не подвигали. Утверждение это, конечно, правильное и полезное, но чтение тут не при чем. Значит, что-то должно в этой повести цеплять, чтобы заставить ребенка ее дочитать. Нормального ребенка нельзя заставить читать то, чего он читать не хочет. Значит, у меня получилось чем-то зацепить. И я очень рада этому, потому что, мне кажется, через такие произведения время, в которое дети не жили, становится им понятнее, чем через любой учебник истории, чем через любое изучение фактографии. Это как раз и важно, поэтому я очень старалась сохранить в повести дух времени.

— Считаете ли Вы, что то воспитание, которое главной героине дала ее мама, может стать примером для сегодняшних родителей?

— Безусловно. На самом деле ведь ничего не поменялось в мире, и важно все то, чему учили Стеллу родители, все то, как они с ней читали, как они с ней играли — в слова, стихи, спасение литературных героев. Причем не важно, какие истории рассказывали, какую музыку слушали, главное, что играли, что слушали. Ведь обратите внимание, Стеллина мама рассказывала маленькому ребенку достаточно сложные истории — про Жанну Д’Арк, миф о Прометее. Ребенка не учили искусствоведческому анализу, но ребенок имел привычку разглядывать иллюстрации, слушать истории, слушать музыку, и это очень важно. Когда мы говорим: «Ребенку это сложно» — это неправда. Не бывает сложных для ребенка тем, бывает изложение, которое ребенку непонятно. С ребенком можно говорить на любую тему, вопрос в том, как мы это делаем и когда. Стеллины родители в этом плане не исключение, таких семей много, я и сама в такой семье росла. Эти бесконечные игры — это колоссальное развитие, это пример для сегодняшних родителей. Дети и понятия не имеют, что их в это время учат.



— Расскажите, какие у Вас ближайшие творческие планы? Продолжите ли Вы писать книги или сосредоточитесь на работе главного редактора?

— Пока не собираюсь. Не могу ничего сказать про дальнейшее, но все-таки я не писатель. Истории, подобные Стеллиной, не каждый день возникают на нашем небосклоне. Наверное, они есть. Однажды один замечательный писатель Сергей Лебедев на презентации «Сахарного ребенка», узнав, что я ничего не собираюсь писать дальше, сказал: «Не зарекайтесь, Ольга Константиновна. Откуда Вы знаете, что Вам еще пошлется? Может, появится еще история, которую Вам захочется рассказать людям». Вот я и не зарекаюсь, но пока планов нет.

отсюда

Сердце мудрых - в доме печали

Альберт Лиханов: Литература не нравиться должна, а сострадать...



Бывает в юности такой момент, когда одна встреча или даже одно слово могут если и не определить всю последующую жизнь, то дать ключ к пониманию чего-то очень важного. Таким ключевым моментом стала для меня встреча с Альбертом Анатольевичем Лихановым. Это было в начале 1980-х. Лиханов был тогда главным редактором "Смены" - самого многотиражного, яркого и острого молодежного журнала в СССР. Он приехал в Свердловск, чтобы встретиться со студентами на факультете, который сам в свое время закончил. Вот тогда я и услышал слова, которые навсегда дали мне понимание того, что есть наша профессия в ее идеальном измерении: "Журналист должен всегда чувствовать на себе невидимый белый халат. Он как врач, и девиз у него должен быть тот же: не навреди".

Как бы кардинально ни изменилась с тех пор реальность, были и остаются в нашей жизни люди, которые так и не сняли с себя невидимый белый халат. 13 сентября Альберту Анатольевичу Лиханову исполняется 80 лет. Сегодня писатель и публицист, президент Международной ассоциации детских фондов, председатель Российского детского фонда - наш собеседник.

Если бы была возможность вернуться в какой-то из минувших дней, то какой бы день вы счастливы были бы пережить снова?

Альберт Лиханов: Два дня. Первый - в ноябре 1941 года, когда отца привезли раненым из-под Москвы в наш городской госпиталь, где лаборантом работала мама. Понятно, что я прибежал к отцу. Теперь в этом здании областная детская библиотека имени А. Грина, я время от времени бываю там и всегда подхожу к месту, где стояла койка отца - прямо у входа в зал, тогда - в огромную палату. Стою, смотрю и не верю себе, что все это вообще было. В декабре отец выздоровел и снова уехал на фронт. Судьбе было угодно распорядиться так, что его ранит еще раз, и его снова привезут в наш госпиталь. Увидеть и обнять отца в войну - это было неописуемое счастье.

Дети войны чаще всего говорят, что детства у них не было...

Альберт Лиханов: Было замечательное детство. Но замечательное не значит благостное. Тяготы, слезы, потери отцов, голод... Никто о таких вещах не скажет хорошо, но все эти бедствия приучили к осознанию того, что есть совесть, есть стыд, есть чувство благодарности. Как забыть доброго человека, добрый поступок?

Бывая в областных центрах, захожу в библиотеки, встречаюсь с директорами. Все в растерянности: прекратилась подписка на периодику и комплектование новыми книгами.

Альберт Лиханов: Президент во время книжной ярмарки на Красной площади откликнулся на тревогу директора Российской государственной детской библиотеки Марии Александровны Веденяпиной - в детские сельские библиотеки книги вообще сейчас почти не доходят, поручил выделить из своего резерва 50 миллионов. Но что-то не очень заметно, чтобы регионы обрадовались и последовали примеру президента. Напротив, детские библиотеки едва ли не повсюду сливают и переливают из пустого в порожнее. Есть, конечно, как всегда, счастливые исключения. Например, я был вместе с белгородским губернатором Е.С. Савченко на строительстве новой районной детской библиотеки в поселке Борисовка. Только что вернулся из Рыбинска, где меня сводили в библиотечную систему "Радуга" - там действуют самостоятельно и детская, и взрослая библиотеки с шикарным читальным залом.

Мы - Российский детский фонд - тоже помогаем в меру наших возможностей: пополнили новыми книгами 19 библиотек для детей, залитых дальневосточным наводнением, поддержали десять школьных библиотек в Крымском районе Краснодарского края, послали новинки в шестьдесят библиотек Крыма и Севастополя. Сейчас вот пошлем серьезный груз в Хакасию, где год назад полностью сгорела одна из сельских библиотек.

Почти тридцать лет назад вам удалось мобилизовать общество для помощи детским домам. Кому было труднее - тем первым волонтерам или нынешним?

Альберт Лиханов: Мне кажется, не волонтерство, а доброделание, желательство добрых дел тех лет носило массовый характер. Это было народное донорство - миллионы людей слали нам свои деньги, и на эти средства нам удавалось осуществить истинно государственные проекты. Вместе с государством, кстати.

Я полагаю добровольчеством именно такую модель, а специально создаваемые отряды волонтеров?.. Детям должны бы помогать все, без исключения.

В общественном сознании проблемы сиротства и охраны детства давно заслонены другими проблемами. Многим кажется, что важнее цены за баррель нефти для нас нет ничего на свете.

Альберт Лиханов: Наш главный капитал - люди. И прежде всего дети. Детство требует инвестиций. Вложение в детство - любви, осторожности, средств - это самые сущностные вложения в главный ресурс страны. В будущее. На нем не экономят.

Тридцать лет назад я был студентом, вы - главным редактором. Сегодня студентов из провинции уже не встретишь в коридорах столичных редакций...

Альберт Лиханов: Мучаюсь безответным вопросом: что с нами случилось? Излом очевиден. И очень хочется надежды, улучшения отношений людей друг к другу, духовного подъема. Вот такой вопрос: кто первым откликнулся на начало войны с фашизмом? Оказывается, поэты, публицисты и композиторы. Чего стоит только одна песня "Вставай, страна огромная...".

А сейчас нет такой профессии - писатель, поэт... Творческие союзы - просто общественные объединения: хошь - объединяйся, хошь - разъединяйся, потребности в них почему-то никакой. Иногда включаешь телевизор, а там по трем каналам одновременно хохочут. Но ведь еще Экклезиаст сказал: "Сердце мудрых - в доме печали, сердце глупых - в доме радости".

И кто тогда поддержит державу, если ухнет, не дай Бог? А ведь ухает уже неподалеку - аль не слыхать?..

Только что был в Рыбинске, дореволюционной столице волжских бурлаков. Пришла в голову, по-моему, очень современная мысль. А ведь все мы, всяк в своем деле - бурлак. И дай нам Бог оставаться бурлаками Отечества своего. Нету дела честнее этого.

P.S.
В этом году у Альберта Лиханова вышли 11 книг, составляющих роман "Русские мальчики", новое издание повестей про подростков, а еще собрание сочинений в 10 томах выпустило издательство "Книговек". Два романа - "Непрощенная!" и "Последние холода" изданы недавно во Франции, все та же "Непрощенная" опубликована в Эстонии и Болгарии, а в Польше - повесть "Слетки". В Китае выходят в свет сразу 5 книг писателя.

отсюда

«Книга для ребенка – возможность понять, что мир шире, чем представляется»

Писатель Тамара Михеева живет в Челябинской области, в селе Миасском. Почти каждая ее книга была отмечена литературными наградами. Одну из самых престижных премий в области детской литературы – «Заветную мечту» ‒ Тамара Михеева получила за повесть «Асино лето». Повесть эта сказочная, но фантастическое в ней тесно переплетено с реальным. И главная ее «реальность» ‒ характеры детей, их способность к преодолению жизненных сложностей. Собственно, способность к преодолению характерна для всех героев писательницы. Она говорит своим читателям: в жизни много сложностей. Но можно найти в себе силы их не бояться.



Тамара Михеева ‒ преподаватель литературы, работает в школе педагогом дополнительного образования. У нее трое детей – два сына и дочка.
«Папмамбук» побеседовал с писательницей о роли книги в работе с подростками.

– Тамара, помните ли вы, какие книги вы читали в детстве?

– Мне повезло, дома была большая библиотека. И все очень любили читать – и родители, и старшая сестра, и младший брат. Я, как и вся семья, читала много. И, мне кажется, даже немного опережала сверстников, потому что мне всегда было очень интересно то, что читала старшая сестра, и я таскала ее книжки. Если вспоминать конкретные книги, то одной из самых любимых была «Динка» Осеевой. Когда я была помладше, очень любила «Волшебника Изумрудного города», «Мэри Поппинс», «Рони, дочь разбойника» и «Эмиля из Леннеберги», вообще была фанатом Астрид Линдгрен. А чуть постарше, лет в одиннадцать, открыла для себя Крапивина, утонула в нем и очень надолго завязла, иногда выныривая для чего-то другого. С детских лет одна из самых значимых для меня книг – это «Два капитана» Каверина. Но, честно говоря, я была «всеядной», глотала все, что попадалось в руки, что можно было найти в библиотеке и что папа привозил из командировок. Потому что я росла в маленьком городе, и достать книжки было очень трудно.

– Вы как-то рассказывали, что любили читать в театре во время спектакля, забравшись на колосники…

– У меня мама режиссер, и все мое детство прошло во Дворце культуры, где был мамин театр. Пока шли взрослые репетиции, мне надо было чем-то заниматься, и я то сидела с мамой рядом, то бродила по дворцу, то забиралась под бильярдный стол, где была моя «пещера». И еще я очень любила сидеть на колосниках, смотреть сверху на репетиции, читать книжки и играть. Это было шаткое и пыльное, но романтическое, такое «крапивинское» место, как на палубе: качается все, канаты кругом… А еще там была лестница, по которой я забиралась на крышу, пока мама однажды не застукала и не стрясла с меня клятву, что я никогда больше на крышу не полезу, потому что там очень опасно. Сейчас я понимаю ее, а тогда-то мне казалось, что это глупости.

– Где, на ваш взгляд, проходит граница между детской и взрослой литературой?

– Честно говоря, не знаю. Возможно, литература бывает просто хорошей и плохой. Любимые многими поколениями детей «Три мушкетера» или «Робинзон Крузо» были написаны для взрослых. Мне кажется, что все дело в собеседнике. Когда я пишу, то рассказываю какую-то историю. И, в зависимости от того, кому я ее рассказываю ‒ полуторагодовалой дочери, одиннадцатилетнему сыну или подруге, ‒ меняется язык, меняется подача материала и даже сам контекст истории. Мне кажется, все дело в этом. Я глубоко убеждена, что с детьми можно и нужно говорить на любые темы, но вопрос – как? Детям разного возраста мы будем по-разному рассказывать о смерти, наркотиках, о чем бы то ни было. И, возможно, граница между детской и взрослой литературой заключается именно в форме подачи.

– Но ведь бывает и так, что серьезные, сложные темы становятся модными, и некоторые авторы начинают на них спекулировать. Вы с этим сталкивались?

– Вот уже пять лет я являюсь членом жюри Крапивинской премии. Иногда открываю чью-то рукопись и думаю: «Боже мой, как у человека вообще рука поворачивается так писать на эту тему?» Потому что видно, что это именно спекуляция, что автор намеренно включает в свой текст как можно больше ужасов. Например, герой-ребенок у него не просто сирота, он еще и инвалид, и еще с какими-то проблемами, а любимая девочка у него наркоманка. Когда ты понимаешь, что это сделано не для раскрытия характера, не для того, чтобы донести до нас какую-то мысль или рассказать историю, а просто потому что это такой тренд, потому что это сейчас востребовано, – это очень чувствуется. И, честно говоря, меня это возмущает и оскорбляет. Потому что такие дети есть на самом деле, и они живые, и они всё чувствуют. Есть темы, которые не стоит затрагивать, если ты внутренне к ним не готов, если ты не горишь, если тебя не разрывает изнутри. Наверное, это касается вообще любой темы – не стоит писать, если не чувствуешь, что иначе тебя разорвет. И уж тем более, если это касается сложных тем.

– А как же книги, которые пишутся на заказ?

– Наверное, бывает и так, что заказ совпадает с твоим внутренним порывом. Кроме того, есть мастеровитые авторы, которые умеют вполне добросовестно писать на заказ. Но у меня это не получается. Пробовала несколько раз – не выходит. Видимо, здесь тоже нужен определенный уровень мастерства.

– Были ли в вашей педагогической работе такие ситуации, когда вам удавалось помочь ребенку в преодолении каких-то сложностей с помощью книги?

– Я работала в основном с нечитающими подростками, и у меня в числе прочих была задача как-то приобщить их к чтению. Бывало, приходит ко мне какая-нибудь рыдающая девочка, у которой все плохо, и я рассказываю ей похожий сюжет из книжки, в которой кончается все вполне хорошо. И самое удивительное, что девочка потом шла в библиотеку и брала эту книжку. Потому что когда ты знаешь, что с кем-то еще произошло то же самое, что с тобой, это гораздо легче перенести. И таких случаев у меня было довольно много.

У меня было несколько девочек, которые абсолютно ничего не читали, у них кроме «Дома-2» интересов вообще не было. Но они очень любили делиться впечатлениями, готовы были бесконечно что-то рассказывать. В школе в то время еще не было штатного психолога, и ко мне дети шли просто поговорить. А я их слушаю и понимаю, что им больше ничего не надо, никаких развлечений, никаких праздников – просто поговорить. И постепенно мы пришли к чтению, причем я не твердила: «Надо читать, надо читать…», а просто все время им тоже что-то рассказывала и старалась приводить примеры из книг: «Слушай, ты представляешь, а вот в такой-то книге тоже так было!» И потом, даже спустя время, они могли позвонить мне, чтобы уточнить, о какой именно книжке шла речь. Стоило мне только сказать: «Вот эта героиня так на тебя похожа!» ‒ и все, сто процентов гарантии, что возьмут книгу и прочитают, чтобы выяснить, кто там на них похож. В итоге несколько человек начали активно читать. Это было здорово, потому что попали они ко мне подростками, в 6-7 классе, то есть уже довольно взрослыми людьми. И я наблюдала, как они с каждым годом все больше и больше читают: они и в школе постоянно брали у меня книги (я им разрешала брать любые книжки из моей библиотеки), и теперь, окончив школу, до сих пор приходят ко мне за книгами!

Мне кажется, это очень важно ‒ дать ребенку книгу как еще одну возможность посмотреть на мир и понять, что он шире, чем мы себе представляем.

– Встреча с книгой важна именно в детстве?

– Детство – вообще самое важное время в жизни человека. Не я же придумала, что все мы родом из детства. И очень многое в жизни зависит именно от того, как мы проживаем свое детство.

– Как взрослый может помочь в этом ребенку?

– Надо просто быть рядом. И уметь иногда отойти в сторону. К сожалению, сейчас есть тенденция прятать ребенка под колпак: никакого детского садика, никакой школы, пусть сидит дома, он же такой трепетный. Это все очень спорно, потому что жизнь многогранная, многообразная. И мы сильно ограничиваем возможности ребенка, решая за него, ходить ему в школу или нет, еще до того, как он сам сможет понять, нравится ему в школе или не нравится. Другое дело, если ребенок уже пошел в школу и ему там реально плохо. Лишая ребенка права выбора, родители оказывают ему медвежью услугу. То же самое можно сказать про запрет чтения книг на какие-то острые темы. Не стоит держать детей под колпаком. К сожалению, мы с ними будем не всегда. Однажды они останутся без нас и должны быть к этому готовы. Есть хорошая восточная мудрость: «Ребенок ‒ гость в твоем доме. Обогрей его, накорми, научи и отпусти». Я ее стараюсь все время помнить, но не всегда получается. Мне иногда тоже хочется сказать детям: «К ноге!» Но, конечно, это неправильно, потому что дети должны как можно больше узнать о мире, пока мы можем объяснить, подсказать, помочь, пока мы можем быть с ними рядом.

– Ваш педагогический опыт помогает вам писать или мешает? Не бывает ли у вас соблазна вставить в книгу какой-нибудь нравоучительный сюжет?

– Очень не люблю нравоучений в книге. Хотя порой они и проскальзывают в моих книгах. Иногда я неосознанно использую какие-то реальные сюжеты или героев, и только когда перечитываю написанное, понимаю, о ком или о чем написала. Очень редко, узнав какую-то историю, специально описываю ее в книге. Но дети всегда хотят попасть в книжку и, когда узнают, что я писатель, просят, чтобы я о них написала.

Когда-то я вела литературу в классе коррекции, это был очень сложный класс. Один мальчик уже пятый год учился в 5 классе, он был выше меня ростом, ходил на уроки с ножом. И он все время спрашивал, когда я про него книжку напишу. Я отвечала: «Дима, когда курить бросишь, тогда и напишу». Мы до сих пор с ним встречаемся, а прошло уже лет семь. «Тамара Витальевна, вы написали про меня книжку? – А ты курить бросил?»

Хорошо, когда в книгах нет назидательности, а нужный вывод приходит сам собой, ложится на подсознание. Дети очень не любят нотации. Никто этого не любит, я сама не люблю. Мои дети сразу засыпали, как только я заводила назидательные речи. Поэтому какой в нотациях смысл? Я стараюсь как-то этого избегать. Мне вообще нравится просто рассказывать истории. И вот мне часто задают один и тот же вопрос…

– «Чему учит ваша книга?»

– Да, «чему учит ваша книга?» ‒ и я никогда не могу на него ответить, потому что мне просто интересны мои герои и интересно рассказывать их истории. А чему и почему моя книга учит – об этом я как-то не задумываюсь.

Все, что с нами происходит – важно, потому что так или иначе делает нас взрослее. Или не делает. Каждое сильное переживание заставляет задуматься. Хорошо, если книга тоже заставляет думать.

отсюда

ЦАО ВЭНЬСЮАНЬ. ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА БЕЗ САХАРА



Как думаете, о чем пишет китайский писатель Цао Вэньсюань? О счастье, солнце, игре? Нет. На самом деле в его книгах вы встретитесь с массовым голодом, ссылками, нашествиями саранчи, и проблемами инвалидов с умственными и физическими особенностями.

Вот с таким набором 62-летний писатель Цао Вэньсюань, известнейший в Китае писатель, в этом году получил премию Андерсена, самую престижную международную премию в детской литературе. Вместе с Цао Вэньсюанем премию также получила немецкий иллюстратор Ротраут Сюзанна Бернер.

«В своих книгах Цао Вэньсюань не пытается украшать историю, – объяснили свой выбор в Комитете премии. – Его книги рассказывают о том, что жизнь бывает трагична, и о детях, которые страдают».

Цао Вэньсюань пишет о своем детстве на восточном побережье страны, в провинции Цзянсу. Его юность пришлась на 1950 – 1960-е годы, на период “культурной революции”. В своем недавнем интервью писатель рассказал, что воспоминания о детстве до сих пор остаются его самой главной темой.

«История Китая – неисчерпаемый источник сюжетов. Почему нужно закрывать на них глаза? Почему надо жертвовать своим жизненным опытом ради того, чтобы дети не расстраивались и были счастливы?»

В его детстве книг для детей было немного. Само понятие детской литературы в Китае появилось относительно недавно – лишь в начале XX века в стране вышли переводы рассказов зарубежных детских авторов, а вместе с ними и появились произведения на китайском языке, «Чучело» Е Шэнтао и «Письма для молодых читателей» Бин Синь.

Все книги приносил юному Цао его отец, директор начальной школы. Кроме того, Цао Вэньсюань читал в детстве советскую детскую литературу и современную китайскую прозу. Самое большое влияние на него оказал Лу Синь, писатель и критик, который считается основоположником современной китайской литературы. В подростковом возрасте Цао стал свидетелем культурной революции 1966-1976 годов, в то время на несколько лет во всей стране были закрыты школы.

Цао Вэньсюань стал участником молодежного движения “Великий обмен” (dachuanlian), активисты которого путешествовали по стране и рассказывали народу о достижениях революции. В это же время в стране бесчинствовали отряды хунвэйбинов, которые развернули террор в отношении интеллигенцией, чиновников и всех, кто по их мнению, искажал учение председателя Мао. Писатель, как многие, в этих условиях отошел от общественной деятельности.

– Мне тогда было лет 12 -13. В таком возрасте многого не сделаешь. Впрочем, хорошо, что мы не были такими жестокими… Вся наша деятельность сводилась к красным повязкам на рукаве и статьям для дацзыбао.

Писатель вернулся в родную провинцию Цзянсу и возобновил учебу. Ему повезло – лучшие учителя китайского языка и литературы из соседних провинций Сучжоу и Уси были сосланы в его глухой район, в том числе и в школу, где он учился.

Вспоминая о тех временах, Цао Вэньсюань говорит, что «за годы культурной революции я получил лучшее образование в своей жизни».

Позже, когда движение хунвейбинов начало сходить на нет, Цао Вэньсюань поступил в Пекинский университет, где и работает до настоящего времени профессором китайского языка и литературы. В университетском издательстве вышел его первый рассказ для детей. Это был конец 1970-х годов. С тех пор Цао Вэньсюань не переставал писать – по его собственным подсчетам, за это время опубликовано более 100 произведений: романы, научные тексты, рассказы, сборники эссе и иллюстрированные книги.

Хаос культурной революции проходит фоном через многие его произведения. К примеру, его книга 2005-го года, «Бронза и Подсолнух», рассказывает о дружбе девушки по имени Подсолнух, которая приехала со своим отцом из города в деревню, куда его сослали на каторжные работы, и Бронзы – так зовут немого мальчика, чьи родители очень бедны.

– Дети ходили в школу, как ни в чем не бывало, читали вслух книги, как и раньше, но прекрасные и богатые интонации книг постепенно становились еле слышны, пока, наконец, дети не разучились читать совсем. Люди боялись. Тревога сводила их с ума. В самые страшные голодные дни они готовы были грызть камни.

Сам Цао Вэньсюань считает, что культурная революция «всего лишь декорация, а не главная тема его книг». Тем не менее, многие критики утверждают, что рассказы о жизни тех лет нужны сегодня как никогда ранее. Сегодня в китайских школах дети читают тексты, прошедшие цензуру, но для их родителей, бабушек и дедушек драматические времена Мао были невероятно тяжелыми.

– История того времени сильно искажена. Я же считаю, что детям необходимо о нем рассказывать. Они должны знать свое прошлое, – заметил Ву Цин, один из членов Комитета премии Андерсена. -Цао пишет об этом историческом периоде с позиций гуманизма, без всяких политических лозунгов. Он пишет исходя только из собственного опыта.

Сегодня сегмент детской литературы в Китае – большой и чрезвычайно прибыльный бизнес. Этому способствовал быстрый рост среднего класса. Обеспеченные родители готовы вкладываться в образование детей. Роман Цао Вэньсюаня «Дом из травы», к примеру, разошелся тиражом более 10 миллионов экземпляров. По версии «Чайна Дейли» четыре самых состоятельных китайских писателя опубликовали в минувшем году именно произведения для детей и юношества .

Несмотря на то, что Цао Вэньсюань получил в Китае ряд престижных наград, его работы вызывают много противоречивых отзывов. Помимо всего прочего, его часто критикуют за устаревшие гендерные стереотипы: мальчики в его рассказах часто сильнее и мужественней, а девушки слабы, и готовы расплакаться по любому поводу. Но Цао Вэньсюань подобную критику отметает: «То же самое происходит и в западной детской литературе».

– Мир постоянно меняется, – говорит он. – Мода меняется каждый божий день, но люди каждый день надевают одежду. И мне очень интересна эта непрерывность и длительность. Неважно, какие декорации, главное, что рано или поздно побеждают универсальные ценности и человеческое начало.

отсюда