Грехи на жестах

В течение 10 лет я ходил сюда. Тогдашний настоятель иерей Артемий Скрипкин благословил меня прислуживать в алтаре и надел на меня стихарь. По возможности я помогал глухим толковать и разъяснять Библию, делился с новыми людьми, которые приходили и не понимали, в чем вера, зачем иконы, что все это значит, для чего свечки ставить – старался объяснить.

Особенно моя помощь нужна была на исповеди, когда глухие не могли избавиться от грехов, хотели, но не могли, потому что не знали таких жестов, чтобы объяснить. Просто для глухого человека письменная речь – как иностранная, им очень трудно перевести свой язык жестов на язык слов.

Отец Артемий мне посоветовал поступить в Духовную академию, и я поступил. Я хотел стать священником для глухих, чтобы они могли исповедоваться на привычном языке.

Пастырь для глухих

В Академии было очень тяжело, конечно. Проректор по учебной работе протоиерей Владимир Хулап был немного ошарашен, когда меня увидел, а ректор, архиепископ Амвросий, сказал: «Не представляю, как вы сможете у нас учиться». Но я прошел все тесты, и вот я уже на четвертом курсе.

Мне говорят, что пора рукополагаться во диакона, но я медлю. Я не готов, сомневаюсь, мне кажется, что рано. И потом в голову пришла мысль, что если меня рукоположат во диакона, то я не смогу помогать больше переводить исповедь. А ведь я могу пробыть диаконом как день, год, так и десять лет, а это значит, что десять лет я не смогу помогать глухим исповедоваться. Да и потом со слышащими мне неинтересно молиться жестами, они будут удивлены: мол, это не к месту.

В Москве в Симоновом монастыре есть своя община глухих, где диакон спокойно жестами служит, и священник, сам оглохший, принимает исповедь на жестах.

Нам очень нужен глухой или слабослышащий священник, чтобы глухим было радостно приходить в храм, где служба на родном языке, где можно исповедоваться, общаться со священником, открыть душу, а не все это записывать. Я вижу, как глухие идут на исповедь грустные, потому что как им все рассказать? Им очень сложно. Бывает, стыдно исповедоваться письменно, подробно написать почти невозможно, и на жестах все это было бы проще.

Проповедь – тоже сложно: священник толкует Священное Писание, предлагая свое глубокое понимание, а у глухих ведь совсем не такое восприятие. Поэтому нужен священник, который понимает психологию глухих и проповедь говорит простую, доступную.

Менталитет глухих совершенно иной, у нас всегда стоит барьер между слышащим и глухим, и этот барьер преодолеть очень трудно. Вроде видимость общения есть, а внутри барьер.
Чутье к Богу

Глухому тяжелее на службе еще и потому, что глаза очень устают. Нужно смотреть на переводчика, на священника, а если еще кто-то рядом отвлекается, болтает, то это очень мешает.

Вот кто полюбит богослужение по-настоящему, тот уже не устает. У нас таких много, – пожилых людей, которые могут даже в старшем возрасте долго стоять и молиться на ногах.

Слышащие ходят в храм, который рядом с домом, а у глухих нет такой роскоши, они едут с разных концов города, с области, приезжают сюда, потому что тут для них и богослужение, и трапеза, и общение.

У глухих высокая чувствительность: обостренное обоняние, зрение, чувство вибрации. И они внутренним чутьем приходят к Богу. Когда у них горе, проблемы, что-то неприятное, то их тянет в храм. Глухой, хоть ничего и не слышит и не понимает, какие когда молитвы читаются, в храме два часа выстаивает, потому что сердцем чувствует присутствие Бога, душой слушает.

В Евангелии Господь часто говорит в конце притчи: «кто имеет уши слышать, да слышит», но притчи – это же вообще для слышащих людей. А у глухих слово Господа воспринимается сердцем. То есть уши у них в сердце.

Скоро золотая свадьба

Мы с мужем познакомились в Геленджике, был турпоход по путевкам на двадцать дней. Когда мы познакомились, он еще немного слышал, а потом совсем оглох. Он был вообще неграмотный, потому что его мама из деревни. Потом он стал постепенно развиваться. В этом году у нас уже золотая свадьба.

Все наши дочери и внуки – слышащие. Зять мой не знает жестовой речи, но как-то общаемся: я читаю по губам. Другой мой зять – швед, я ни слова по-шведски не знаю, он ни слова по-русски, но когда нужно что-то спросить, мы как-то можем договориться на жестах.
Один жест – много слов

Сурдоперевод очень отличается от письменной речи. Ведь в словесной речи есть и падежи, и склонения, наклонения. В жестах этого вообще нет. Одним жестом можно перечислить множество слов: «идем, иду, пойдешь, идти, прийти, проходить» – это все один жест. Нет грамматических форм. Поэтому глухим сложно писать, они не могут соблюсти окончания, правильные связи между словами, для них все это китайская грамота.

Глухих скрепляет беда, они держаться кучками, «тусовками», стараются вместе пообщаться, поговорить после работы, у них общий менталитет. Хотя глухие могут и жестом оскорбить, например, ребенок в школе: подходит к нему учитель, а он показывает, словно стряхивает пыль с плеча «мол, отвали от меня».

Я до сих пор переживаю о том, что ничего не слышу. Я понимаю, как это тяжело, плохо, трудно, но я радуюсь жизни, и всему, что мне дал Бог, – слава Ему за это!

Мир глухих – мой родной

У нас всегда были гости глухие, и ко мне обращались как к переводчику, я была посредником между миром глухих и слышащих. С кем-то в жилконтору сходить, с кем-то в больницу. Я привыкла к глухим, я вообще считала, что это мой родной мир, я в нем росла, развивалась, и не мыслила мир без глухих людей. Я до сих пор исполняю их чаяния, вожусь с ними, исполняю просьбы, решаю вопросы. Сорок лет я отработала с глухими детьми.

Глухой человек, который не слышит ни радио, ни телевидения, естественно, отстает в развитии. Мировоззрение более узкое, им сложно анализировать, у них вообще нет образного мышления. У них все более конкретное. Им сложно что-то объяснить. Они между собой общаются в основном на бытовые темы. Мало у них возникает каких-то таких обширных тем – об искусстве или о политике.

Дети любят играть, любят наглядные загадки. Мои ученики вырастают и приглашают на свадьбы. И когда собирается половина слышащих, а половина глухих, – как правило, глухие активнее участвуют во всех конкурсах. Музыка на их праздниках звучит очень-очень громко, чтобы передать вибрацию полу. Они чувствуют ритм – и это значит, что праздник удался, ведь раз музыка – значит, весело.

«Херувимы пролетают мимо нас»

На службе у них – все то же, что и у слышащих. Наш Саша Миронов показывает глухим, например, «Херувимскую песнь» – вот так летят херувимы, они вот тут пролетают мимо нас… а у нас мурашки по коже. Он очень живо и пластично показывает. Он передает свое ощущение глухим, и они тоже начинают это чувствовать, чувствовать присутствие самого Бога.

Это очень важно для священника, для переводчика – эмоциональная передача. Когда есть эмоциональная передача, глухие сразу начинают это воспринимать.

Первая исповедь на листочке

И первая исповедь была чудом. 22 мая, день Николая Чудотворца. Мы с мужем уехали в паломническую поездку по Золотому кольцу. В один из дней нам захотелось пойти исповедоваться, хотя мы не готовились, ничего не читали, что положено.

Брат посоветовал мне взять лист бумаги и написать. Я взяла и написала свою первую исповедь – самый крупный грех, который давно камнем лежал на сердце. Я поднесла, батюшка обрадовался, отпустил, – и тут как груз с души свалился, я почувствовала, что это такой праздник! Это ощущение первой исповеди живо до сих пор.

Как глухим детям сказать про Бога?

Как глухим детям объяснить, что есть Бог? – только по примеру родителей. Ребенок видит, что мы молимся с мужем у икон, мы им показываем, что вот это – Бог, а это – Богородица, то есть Мама Иисуса Христа. Я – твоя мама на земле, а Она на небе. А есть невидимые ангелы-хранители. Дети понимают это, представляют, как могут. Сейчас третья наша дочка, маленькая совсем, уже стала понимать, кланяется перед иконами.
Сны без звуков

Честно говоря, в храме я белой завистью завидую слышащим, что они знают, как хор поет, когда поют про херувимов. Муж рассказывает, что это прямо до слез пробирает, когда слышишь музыку, – прямо мурашки бегут по коже. Он мне старательно описывает, чтобы я вошла в это ощущение, а я совсем глухая, я вообще ничего не слышу. Со временем постепенно у меня прошло это чувство зависти, и я сердцем, через мужа, стала ощущать те звуки, – и музыку, и хор, и что Бог всех любит одинаково, и слышащих, и неслышащих. Но, конечно, мы, глухие, отстаем в познании мира, я это понимаю.

Бывает, муж говорит, что «Святый Боже» – это такие певучие растянутые слова. Я представляю, что они такие длинные, но какие звуки – не могу вообразить. Вот стихи я тоже не слышу – их ритм, а муж слышит. Зато глухие очень хорошо спят. Но когда дети бегают, топочут, я чувствую вибрацию и просыпаюсь.

Наши сны без звуков, в снах никогда не бывает звуков, я вообще не представляю звуков, полная тишина. Слышащие люди идут в лес, в пустыню, чтобы очутиться в тишине, а у нас постоянная тишина, и она никогда не мешает молитве.

Однажды ко мне на исповедь пришла больная девочка лет двенадцати из этого детского дома. Она не могла связать двух слов, крутилась, как волчок, ее ненормальный взгляд, постоянные гримасы, весь вид ее говорил о «неполноценности». Она стала исповедоваться и причащаться каждое воскресенье. Через год у нее появилась потребность откровения помыслов (кто молится и часто исповедуется, тот знает, что это такое). Девочка стала вести такую внимательную духовную жизнь, о которой не подозревают даже люди, считающие себя глубоко верующими и церковными. Она стала молиться Иисусовой молитвой, бороться с прилогами, прощать обиды, терпеть все. Через несколько месяцев могла читать и писать, прошли все признаки дебильности, на лице изобразилась печать духовности. Во всем, что она говорила и делала, было чувство и рассуждение. Потом ее перевели в другой детский дом, мы с ней некоторое время не виделись. Но однажды она приехала ко мне и сказала: «Батюшка, вы за меня не беспокойтесь, я все время с Богом. Он не покидает меня даже во сне».

Больные дети принимают на себя подвиг мученичества и юродства ради того, чтобы Господь не до конца прогневался на этот мир, и мы, может быть, благодаря им еще имеем время на покаяние. Но мы, по нашей нераскаянности, по нашей привычке не думать о своих грехах, а винить в них кого — то другого, не чувствуем этого. И вот — ропот: если, мол, Бог справедлив, как Он допускает страдание детей?

Да, Бог справедлив. Он не учит нас грешить. Он говорит: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). Для нас не был бы труден вопрос, за что страдают дети, если бы в этом, как и во всем, мы взирали на Христа Спасителя, соизмеряли с Ним всю нашу жизнь. За что страдают дети? За что страдал Сам Спаситель? Ведь Он безгрешен.