В нашем мире — испорченном грехом, глубоко несовершенном — немало есть страшного и тяжелого. Но, без сомнения, самое страшное — это бояться. А самое тяжелое — жалеть себя.
Человек боится многого. В том числе и того, что еще не случилось, но должно. Или — теоретически может. Или — с кем-то бывало. Этот страх изводит, мучает душу, опустошает ее. И главное — изобличает в полном отсутствии доверия Богу. Более того — утверждает в этом недоверии. И, может быть, ничего подобного с человеком не произойдет, а он уже весь извелся, уже «пережил» все, и нервные клетки безвозвратно потерял, и волосы седые приобрел. А может, и наоборот. «Чего страшится нечестивый, то и постигнет его»,— утверждает мудрый Приточник (Притч. 10, 24). А в народе об этом же чуть иначе говорят: «Страх беду притягивает».

Какой смысл бояться, когда нужно просто готовиться — к тем испытаниям, которые могут нас встретить, к тем скорбям, которым, возможно, суждено нас постигнуть, к тем опасностям, которыми полна жизнь? Никакого. Страх тут отнюдь не помощник, а только помеха.

Равно помеха он и тогда, когда случилось что-то, страха на самом деле достойное. Потому что парализует он волю и помрачает рассудок, когда они особенно нужны: первая — сильная, второй — ясный и трезвый. В ситуациях чрезвычайных не до страха должно быть — собраться надо, к Богу ум возвести, прося помощи и вразумления, и делать, чего обстоятельства потребуют, без смятения и дрожи. Только так и можно выйти из воды сухим, не иначе. Паника же по действию своему убийственна. Ведь не просто так паникеров на войне расстреливали — источник угрозы таким образом устраняли. По отношению к самому паникеру жестоко, конечно. А вот по отношению к прочим — гуманно.

Даже если находится человек перед лицом неминуемой смерти — и тогда что проку в страхе? Он тогда как нож, который тебе вонзили в сердце, а ты в него вцепился и повернуть пытаешься, еще глубже его в себя погружая. Я помню, уже давно мне попались как-то снятые чеченскими боевиками кадры, на которых они казнили русских солдат — просто перерезали горло, как мясники. Нет — не просто, а со смехом и шутками. И один за другом наши ребята принимали смерть — молча, без звука, без стона даже. Только один вдруг отдался до конца ужасу происходящего и закричал: «Да вы что?! Вы же не всерьез, правда? Ну скажите, что не всерьез!». Его тоже убили, но с особым цинизмом и особой жестокостью… Кто посмеет его осудить? Никто, наверное. Особенно из тех, кто смерти в глаза смотрел. Но вот только…. Только когда он впустил в себя это разлагающее душу чувство, отдался ему до конца, оно одно уничтожило его еще раньше, чем коснулся горла нож, удесятерило его страдания.

Излишен и вреден страх и после пережитого — страх как воспоминание, как постоянный возврат к тому, что надо было бы оставить позади и забыть. А скольких он убивает: превращает в неврастеников, лишает сна, доводит до инфаркта?

Страх, с которым человек не борется, которому он отдается, превращает его в жертву, а с этим ощущением трудно, почти невозможно жить. И умирать — тоже трудно, даже еще трудней. Поэтому я и говорю, что самое страшное — бояться.

А жалость к себе… Как бы ни было тяжело, пока мы держимся, не поддаемся малодушию и унынию, мы словно крепость — осажденная, но не взятая неприятелем. Но стоит начать себя жалеть, и пали главные ворота, и город наполнился врагами. То же самое ощущение — ты жертва. Тебе плохо, хуже всех, к тебе несправедлив и более того — враждебен целый мир, никто не понимает и не любит тебя, никто не сострадает. Все ужасно. Что там говорит преподобный Исаак о необходимости вспоминать, находясь в искушении, тех, кому еще хуже? Да нет никого, кому было бы хуже. Может, у них, у этих людей, и обстоятельства более трудные, и болезни не в пример тяжелее, и враги пострашней моих, но мука-то душевная моя куда сильней. А главное — это же внутренние страдания…

Жалость к себе лишает сил, лишает способности здравого рассуждения, словно в западне удерживает человека. И так же, как и страх, соделывает чуждым Богу. Потому что и она — то же недоверие к Творцу, доходящее подчас до ропота на Него.

Но вот вопрос: можно ли не бояться, когда страшно? И можно ли не жалеть себя, когда трудно? Можно на самом деле. И не только совершенный человек, не только святой на это способен.

Просто когда происходит что-то, по-настоящему страшное, вспомни, какое страдание и какой вред причинишь себе, страху поддавшись, и… пожалей себя — не бойся.

А когда случается что-то по-настоящему трудное, драматичное, задумайся о том, как тяжело себя жалеть, и… испугайся этой жалости, прогони ее.

А еще лучше — учись чувствовать себя всегда — как и есть — в руках любящего, милосердного, все знающего и все могущего Бога. И места ни для страха, ни для саможаления в сердце не найдется. Потому что полно оно будет — надеждой.

Игумен Нектарий (Морозов)

18 октября 2012 года

Пути Господни.
«Несправедливо всё на свете.
Ну, где же Бог?! Зачем молчит?
Зачем же терпит Он всё это?
Ведь на несчастьях, мир стоит».

Такими мыслями терзаясь,
По лесу юноша шагал.
Вопрос такой понять стараясь,
Домой тропинку потерял.

Но вдруг, навстречу путник с сумкой
Идёт дорогою лесной.
И на вопрос: «Укажешь путь мне?»
Ответил: «Да, пойдём со мной».

Змеёй в лесу тропинка вилась
(Скорей бы долгожданный дом.)
Вдруг, перед ними появилась
Избушка, под большим кустом.

Хозяин, их радушно встретив,
И накормил, и напоил,
А юноша, добро отметив,
О чаше золотой, спросил.

«О, мне – в подарок эта чаша,
От бывшего уже, врага.
И это, символ дружбы нашей,
Она мне, очень дорога».

Хозяин вышел на минутку,
А путник, вещи все собрав,
Потом, припрятал чашу в сумку,
И вместе с юношей, удрал.

Спросив о том поступке подлом,
Услышал юноша ответ:
«Молчи, мой друг, пути Господни –
Не человеческие, нет!»

К другой избушке, их дорога
Немного позже привела,
Но из неё, вдруг голос строгий,
Как будто острая стрела:

«Эй, убирайтесь-ка отсюда.
Для вас здесь нету ничего.
И если жить хотите, люди
Идите с места вы сего».

Хозяин дома их отправил
Но перед тем, как уходить,
Вдруг путник, чашу там оставил –
Решил, подарок подарить.

«Но ведь несправедливо это, -
С досадой юноша сказал,-
Ведь он скорей достоин смерти,
А ты ему, подарок дал?»

Но путник наш, вздохнув свободно,
Сказал ему опять в ответ:
«Молчи, мой друг, пути Господни-
Не человеческие, нет!»

Уйдя от злого человека,
Ночной дорогой, в лес пошли.
В избушке старой дровосека,
Они ночлег себе, нашли.

Тот дровосек был, беден очень,
Да шестерых имел детей,
Хоть кушать нечего, но, впрочем,
Он принял, радостно гостей!

Единственным богатством были,
Любовь да дружба, в доме том,
Но чем уж, очень дорожили,
Так это был их, старый дом.

С утра детишки побежали,
Грибы к обеду собирать,
Хозяйка, всё бельё собрала,
Пошла на речку, полоскать.

В лесу дрова рубил хозяин,
Ведь зарабатывал, как мог,
А путник, словно злобный Каин,
Взял спички, да их дом, поджёг.

Тут наш герой, не смог сдержаться:
«Да как так можно поступать?
Ведь этот дом – всё их богатство!
Зачем, им нужно так страдать?»

Но снова, путник тот негодный,
Уже знакомый дал ответ:
«Молчи, мой друг, пути Господни-
Не человеческие, нет!»

Вот у окраины дороги,
Стоит избушка над рекой.
Хозяин там живёт нестрогий
Он пригласил гостей, домой.

Хозяин, пожилой мужчина,
Жену недавно потерял,
Одну имел он радость – сына,
А людям всем, не доверял.

Но, как бы ни было, принявши,
Гостей хозяин накормил,
А сына попросил, чтоб дальше,
За речку их препроводил.

Вот мост – дошли до половины –
И путник мальчика позвал,
С ним поравнявшись, что есть силы,
Столкнул его – и он, упал…

Тут юноша не мог сдержаться:
«Да как же так? Кто ты такой?
Да сколько может продолжаться,
Несправедливость эта? Стой!»

Тут путник, словно луч весенний,
Друг, ярким светом засиял,
И через несколько мгновений,
Прекрасным ангелом, предстал.

Потом, взмахнув рукой свободно,
Он отвечал, рассеяв свет:
«Молчи, мой друг, пути Господни-
Не человеческие, нет!»

«Ты помнишь, первый дом и чашу,
Хозяин, что имел её?
Так вот – туда был яд помешан,
Ему, я жизнь дал, за неё.

А помнишь, злого человека,
Который нас тогда прогнал?
Ему оставил, я чашу эту…
Я дал лишь то, что он избрал.

В сгоревшем доме, разгребая
Золу и пепел, дровосек
Там золото нашёл рыдая,
Богатым стал, тот человек.

А мальчик, что в последнем доме,
Хоть вырос бы – убийцей стал,
А так, в пришествие Христово,
В число спасённых он попал.

Когда отца утешат люди,
Добрей намного станет он.
И в будущем, он тоже будет,
Когда Христос придёт, спасён.

Что видишь, то незнанью сродни,
Не отвергай спасенья свет,
И помни, что пути Господни -
Не человеческие, нет!»

Как часто в жизни скоротечной,
Мы видим горе и беду,
И часто в горести сердечной,
Живем, как будто бы в аду.

Но ты, мой друг, доверься Богу,
Ведь знает Он, как повернуть
Твою невзрачную дорогу,
На новый, светлый, чистый путь.

Та, что ты помни, друг, сегодня
И через много-много лет:
«Воистину, пути Господни –
Не человеческие, Нет!» Аминь.