Достоверные сведения, которые мы боимся получитьПоделиться:


В реабилитационном центре для детей с ДЦП «Сделай шаг» есть мальчик Матвей. Его история ужасна. У него не ДЦП, а болезнь Гиршпрунга — врожденная аномалия развития кишечника. Он был практически здоровым мальчиком, у которого всего лишь время от времени случались запоры.

И вот однажды у Матвея случился такой запор, что от запора этого произошла каловая интоксикация. С этой интоксикацией мальчик попал в реанимацию и там в реанимации пролежал месяц один без мамы, потому что родителей в России почти никогда не пускают к детям в реанимационные отделения. Отдавала мама веселого малыша, который уверенно учился лепетать и ходить, а получила через месяц совершенно парализованного и совершенно слепого. За этот месяц чего только не было у Матвея — от отека мозга до гнойных пролежней на голове.

Практически Матвею помочь ничем нельзя, разве что при помощи массажа бороться с пролежнями и атрофией мышц. Но тем-то и отличается центр «Сделай шаг» от многих других реабилитационных центров, что мы принимаем детей с нарушениями любой тяжести. Взяли и Матвея.

Он лежал, как тряпочка, ни на что не реагировал. Помимо массажа, мы еще читали ему сказки в минимальной надежде на то, что он, возможно, их слышит. А моя младшая дочь, которую однажды не с кем было оставить и я привез в Центр, сидела с Матвеем, как будто чувствуя, что Матвею нужно, чтобы с ним посидел кто-то живой.

И вот однажды психолог центра «Сделай шаг» Елена Семенова пронесла над головой Матвея какую-то яркую игрушку. Кубик, шарик, флажок — не помню что. То ли предать хотела какому-то другому ребенку, то ли позаниматься с ни на что не реагирующим Матвеем безнадежными психологическими занятиями. И вдруг Елене показалось, что Матвей следит за игрушкой глазами.

Этого не могло быть, про Матвея известно, что он слепой. Но Елена провела над головой мальчика игрушкой еще раз, и он вроде бы опять следил за игрушкой глазами. Елена сменила игрушку, взяла кубик вместо шарика, мячик вместо флажка и махала всем этим над головой Матвея. А он следил за игрушками.

Не известно, что он там видит — яркие пятна, очертания, тени, — но что-то он видит, какая-то зрительная функция сохранилась или восстановилась, а стало быть, можно ее как-то развивать, поощрять.

С того памятного дня Елена стала заниматься с Матвеем много и с особым энтузиазмом. Потому что мы ведь можем сколько угодно декларировать, что занимаемся даже и с самыми безнадежными детьми, но если появляется хоть какая-нибудь надежда хоть на что-нибудь, всех вокруг начинает переть, колбасить и вштыривать (не знаю, как описать это чувство без молодежного сленга).

Теперь Матвей сидит у Елены на занятиях и сам ест кашу ложкой. Сам! Ест! Ложкой! Раньше любое из этих слов было бы неприменимо к Матвею. Елена только поддерживает слегка его запястье и говорит:

— Это он сам. Это не я двигаю его рукой. Я только слегка поддерживаю, а он сам. Я же чувствую, как он сам тянет ложку в рот.

И вот я не знаю, как к этому относиться. Можно радоваться тому, что Матвей научился сам держать ложку. А можно скептически хмыкать, что это ведь Елена вложила ложку ему в кулак. Можно ликовать, что Матвей почти научился сам есть. А можно резонерствовать, что это, дескать, Елена научилась незаметно и эффективно манипулировать Матвеевой рукой.

И я каждый раз говорю, что нам нужны объективные медицинские обследования. Вот бы нам точно знать, держит ли Матвей ложку, тянет ли ложку в рот и видит ли хотя бы пятна и тени.

Мы стараемся обследовать детей. Я хочу достоверных научных сведений, но правда в том, что боюсь их. Вдруг окажется, что Матвей совершенно парализован и совершенно слеп? Вдруг окажется, что неожиданные успехи Матвея — всего лишь плод наших подсознательных манипуляций?