По большому блату, без очереди (а к светиле запись на месяцы вперед) Анну устроили на операцию к звездному доктору из крутой клиники в Москве. Он, как сумел (торопился, так как проводил в день по три-четыре операции), вырезал опухоль на правой молочной железе. В Израиле врачи потом удивлялись грубым шрамам на груди. В заключительном эпикризе из больницы перепутали, какая грудь была прооперирована. При выписке Анну никто не осмотрел. На руки выдали распечатанное как под копирку стандартное заключение.На жалобы пациентки, что рану тянет, махнули рукой: «А что вы хотели!». Гистологический анализ, который в обязательном порядке в таких случаях проводится в медучреждении, показал, что все в порядке. На всякий случай Анна понесла биоматериалы в Московский онкологический НИИ имени А.П. Герцена и на Каширку, в онкологический центр им. Н.Н. Блохина. Там либо гистолог попался толковый, либо с микроскопа стряхнули пыль — результаты исследования оказались неутешительными.
После «инцидентов» с российской медициной родственники и друзья настояли на альтернативном обследовании в Израиле.«В Тель-Авиве хирург пощупал меня, что-то недовольно пробурчал себе под нос, взял тонкую иглу и ткнул легонько в область шва, — рассказывает Анна. — И тут на моих глазах шов стал расползаться, и из него полилось… где-то полстакана гною». На следующий день из раны извлекли ватный тампон, забытый во время операции в «крутой» российской клинике.Израильский онколог подобрал схему химиотерапии, которая в России не практикуется, но в Европе и США уже рутина. Стали искать врача в Москве, который бы согласился следовать международным рекомендациям. Но порекомендованный химиотерапевт сразу же поставил больную на место: «Вы находитесь в России, и лечить мы вас будем, как лечат здесь. А так, как рекомендуют в вашем Израиле, мы делать не будем. Иначе, когда пойдут метастазы, лечить вас будет уже нечем».
На семейном совете было принято решение продолжить лечение в Израиле. Сейчас у Анны все хорошо.
Можно было бы сказать, что история Солдата Джейн — слишком давняя. Это так, сейчас многое изменилось. Эксперты общественного фонда «Здоровье» уверяют, что стало гораздо хуже. По данным мониторинга правозащитников, в 2015 году по сравнению с 2014-м на 5,5 процентов увеличилась смертность на дому. И умирают не старики. Смертность людей трудоспособного возраста выросла на 4,5 процентов. Впрочем, в Минздраве оглашают другие данные. Чиновники заявляют, что продолжительность жизни выросла на 0,8 процентов. А разницу с общественниками объясняют методикой сбора статистики.

В октябре в реанимации Первой городской клинической больницы Смоленска от острого перитонита скончалась 11-летняя девочка. За три дня до смерти она с родителями была на приеме у хирурга. Специалист произвел визуальный осмотр. И не выписав ни одного направления на исследования, отправил ребенка домой со словами, что у нее «ротавирус, наверное, потому что сейчас все им болеют». Аппендицит он уверенно исключил.
В Екатеринбурге от тромбоэмболии легочной артерии умерла беременная женщина. В поликлинике предположили, что у нее бронхит, и выписали таблетки от кашля. Но самочувствие с каждым днем ухудшалось. Скорая доставила ее в стационар, но и там ее поили микстурой от кашля и делали ингаляции. «Врач очень пренебрежительно отнеслась, — рассказывает мама покойной. — Не стали уточнять диагноз. А у нее было учащенное сердцебиение, она задыхалась, не могла говорить. Мы обратились к знакомому врачу, рассказали ей ситуацию. Она спросила, почему до сих пор не сделали рентген. Умоляйте, говорит, заведующую сделать в понедельник рентген. А в субботу ее уже не стало».
В Перми в сентябре от двухстороннего воспаления легких в реанимации скончался 24-летний парень. За три дня до смерти в тяжелом состоянии его привезли на скорой в приемное отделение ГКБ №4. Однако в приемном покое «развернули», сказав, что оснований для госпитализации нет.

«Вас хорошо лечить или бесплатно?». Эта фраза из анекдота. Но выражение очень емкое. Оно красноречиво характеризует нашу медицину. У нас в стране сейчас нередко приходится сталкиваться с имитацией здравоохранения. Приходит ко мне больной с кучей анализов. Жалуется, где что болит. Открываю папку с результатами его обследований и вижу, что они сделаны неквалифицированно. Просто не годны для включения в процесс принятия решения.
Для начала гистологический препарат нужно правильно приготовить — определенным образом нарезать, правильно положить на стекло. То есть все сделать по технологии. Но у нас в большинстве гистологических лабораторий этого не делают. Когда препараты из России смотрит западный патолог, он недоумевает: «Вы даете мне обрывки ткани, это невозможно прочитать, материал плохо изготовлен».

В Западной Европе, Америке каждые пять лет все врачи — профессора, академики, лауреаты Нобелевской премии — должны по своей специальности сдать экзамен. Вопросы регулярно пересматриваются, проходят одобрение профессиональных ассоциаций. Сдал — получил разрешение на практику. Нет — свободен. В Польше и в Грузии были такие же, как у нас, пробелы. Как там поступили? Дали несколько лет врачам на подготовку. А затем начали внедрять европейскую экзаменационную систему. Им даже придумывать своего ничего не пришлось. В России переподготовка представляет собой какие-то лекции, семинары. После — фиктивные экзамены, на них некоторые даже не приходят. Оценки им ставят автоматом.
Практически по каждой болезни существуют международные рекомендации лечения. По каждой болезни их составляет коллектив из 15-20 экспертов. Что нам мешает просто взять эти протоколы и использовать у нас? Или кто-то думает, что шведы, немцы, американцы состоят из каких-то других белков, углеводов, глаз, ушей и ног? Сейчас о международных стандартах у нас знают и пользуются ими не более 30 процентов докторов.
Стандарты и протоколы лечения — это общие рекомендации. Тебе дается основное направление. А какие методы лечения из перечисленных в стандарте выбирать — уже решает сам врач. Однако твой подход к лечению может отличаться от рекомендаций на 5-10 процентов, не более. Но если один врач тебе говорит: иди на север, а другой указывает на юг — это никуда не годится. Или в рекомендациях написано, что нужна операция по современной методике, а ты делаешь то, что уже 25 лет считается неэффективным. Делаешь потому, что по-другому не умеешь. Разве стандарты в этом виноваты?

Методы доказательной медицины для нашего здравоохранения — не приоритет. Вся диагностика строится на опыте каких-то микросообществ. Вот в этой больнице принято делать именно так. А почему — никто не знает. Просто так сложилось. Такое мракобесие затрагивает все отрасли медицины. В онкологии это особо заметно. Там ситуация критическая. Заболевание «быстрое», и второго шанса может не быть. Да и в ЛОР-болезнях не сильно лучше. Просто там сразу не умирают. Но вы посмотрите, чем отоларингологи лечат пациентов, что за травку-муравку выписывают для промывания. Базовая проблема, с которой все начинается в здравоохранении, — обучение студентов и их отбор. Принцип профессионального медицинского образования сейчас абсолютно устаревший.

Врачей со студенческой скамьи приучают не высовываться, не проявлять инициативу. Сказали тебе так — не думай, правильно или нет, а выполняй. В итоге на российских конференциях онкологи со степенями, выступают с феерически дебильными докладами. Допустим, кто-то сделал операцию таза в онкологии. Но, может, она была и не нужна, продолжительность жизни не увеличивала, зато качество жизни существенно ухудшала. При этом хирург доказывает пользу вмешательства какими-то странными методами. Есть старый анекдот на эту тему. Петька решил заняться научными экспериментами. Поймал таракана, оторвал ему две ноги, отпустил, свистнул — таракан побежал. Оторвал еще две, свистнул таракан опять побежал. Оторвал последние две — свистнул, таракан не движется. Петька пишет: «Результаты показали: таракан без ног не слышит». На наших научных форумах примерно такая логика. Я не преувеличиваю. Но критиковать такое выступление также некому. Наоборот: «Молодцы, вы такую операцию сделали».

Я забеременела во второй раз незапланированно, когда мы переехали в другой город. Еще во время обследования меня слегка насторожила гинеколог. Сыпала цитатами из священного писания, говорила о предназначении женщины, при этом не давая никаких конкретных рекомендаций по поводу беременности. Перед родами не могла попасть в роддом — не было мест. Денег на платные роды тоже не было. Когда попала в больницу, с утра меня разбудила забежавшая впопыхах доктор и сказала: «Вставай, собирайся, пойдем резать тебя [операция кесарева сечения]». На трясущихся ногах пошла в операционную, с трудом забралась на стол.
Анестезиолог 20 минут не мог ввести иглу, орал: «Придут со своими убогими жирными спинами, не найдешь место для укола». Пока мне было плохо и меня выворачивало, врач играл в телефон, говорил: «Ничего, потерпишь, никуда не денешься». Кислород дали секунд на 30, только когда у меня начались сильнейшие рвотные позывы со вскрытым животом. Я потеряла сознание, очнулась уже в реанимации. В послеродовой было немногим лучше. Доктор грубил, никто не показывал первородкам, как кормить, больно щипали за грудь, проверяя наличие молока. Я с боем ушла из роддома под расписку. Отпускать не хотели, устроили скандал. К ребенку любви не чувствую, только стыд перед ней. Плачу постоянно и жалею. Больше рожать никогда не пойду. Надеюсь, что смогу полюбить дочь.

Роды проходили в перинатальном центре Алмазова в Петербурге. Рожала дважды и насмотрелась всякого. Во время кесарева мне начали вводить спинальный катетер. С третьего раза получилось. Затем уложили на стол, привязали руки и ноги. В таком положении я пролежала примерно час. Периодически тыкали в меня чем-то острым и спрашивали, чувствую ли боль. Я чувствовала. Потом пришел завотделением и констатировал, что я вру, потому что ничего не могу ощущать после тройного укола анестезии. Надели на меня маску. Ясное дело, в такой момент тебя охватывает животный ужас. Больно, дышать нечем, руки и ноги скованы, как на пытках.

Мысленно я попрощалась и с малышом, и с жизнью. Очнулась уже в палате. В реанимации было уже не до злости — просто хотелось, чтобы этот ад закончился. Отпустили меня почти сразу — мест не было, да и медперсоналу особого дела не было тоже. После того случая доверия к врачам нет никакого. Остался только всепоглощающий страх за сына.

Это был 2013 год, моя первая беременность. Все проходило очень легко: я летала, прыгала, бегала, делала ремонт дома, у меня даже не было токсикоза. Анализы — хоть на выставку, на УЗИ здоровый мальчик. Готовилась к родам, как к празднику. Срок шел к 42 неделям. Гинеколог не торопила в роддом, говорила: «Все и так хорошо». Схватки начались дома: ровные, как по учебнику, интервал постепенно уменьшался.
Поехала в роддом — сказали, что приехала рано, потому что семь минут — слишком большой интервал, нужно три. И места у них сейчас нет, не в коридоре же меня класть. Я верила врачам безоговорочно, вообще не спорила. Поехала домой. Сделали укол, чтобы смогла дома поспать. Когда я проснулась, схватки были хаотичные и очень болезненные. Я в роддом. Через два часа прокалывают пузырь, а там мясо — вовсю отслойка плаценты. Делали экстренную операцию, сын не выжил, прожил всего час. Спустя 3,5 года я родила второго, врачи с меня буквально пылинки сдували. Но как потеряла первенца из-за халатности и лени врача — никогда не забуду.

Я рожала в 2012 году. Примерно за неделю до родов мой брат договорился с персоналом больницы, где у него было много знакомых, и устроил меня туда. Купил врачам торт, шашлыков и по бутылке вина. Но в день родов, к моему сожалению, дежурила другая смена. Когда начались роды, я уже тужилась, а акушерки ничего не делали, говорили, что без заведующей начинать нельзя. И пока она не пришла — они сидели и просто смотрели.

От боли я кричала матом. Одна из них орала, чтобы я не ерзала по креслу, иначе буду покупать им новое. Еще говорили: «Чего орешь, как дура, сама знала, что такое беременность, должна была готовой быть к этому». Врач говорила: «Как родишь — будешь халат мне отстирывать от своей крови». В итоге родила с горем пополам. В палате я провела пять дней, все это время спала на окровавленной простыне, стелила какие-то пеленки поверх. Спустя трое суток после выписки у меня открылось кровотечение, отвезли на скорой в больницу. Выяснилось, что у меня расхождение швов, еще и занесли инфекцию. Пролежала в больнице месяц, в итоге у меня пропало молоко.

Рожала по дорогому контракту в надежде, что это даст мне хоть какие-то преимущества. Схватки начались поздно, в 41 неделю. В роддом я не торопилась, было нехорошее предчувствие. Дома пробыла пять часов. Под утро все же решилась, и муж вызвал такси. Когда меня осмотрела мой врач, то повредила шейку матки, пошла кровь. Она сказала, что шейка открывается, но очень медленно, и что вообще плохо рожать в 41 неделю. Якобы беременность переношенная, ребенок страдает, и надо делать кесарево. Мне было так страшно, все мысли были только о ребенке. Муж стал настаивать на том, чтобы дать время шейке раскрыться, как-никак роды первые. Но врач продолжала клевать меня, говорила, что я безответственная мамаша, что убью малыша.

В слезах я подписала согласие на кесарево. Потом узнала, что врач просто спешила домой и не хотела ждать, пока я разрожусь. Операция прошла тяжело, в послеродовом периоде было множество осложнений, кровотечения, боли в спине после анестезии. Через месяц у меня обнаружили венерическую инфекцию, которую занесли в этом роддоме. Из-за воспаления в маточных трубах образовалось множество спаек, теперь ставят непроходимость и бесплодие. Я так жалею, что согласилась на операцию. Больше у меня никогда не будет детишек.