Третьяк напомнила, что в России уже принята концепция математического образования, была проведена работа, но до сих пор остается непринятой концепция исторического образования. «То, что сегодня предлагается к обсуждению, небесспорно. Там есть вещи, которые требуют обсуждения. Цели и задачи встречи — найти оптимальный вариант, который был бы приемлем для всего нашего большого многонационального, многоконфессионального общества», — добавила замминистра.

— Христос воскресе, — раздалось с трибуны, куда поднялся секретарь правления Союза писателей России, бывший член КПСС Владимир Крупин.

— Воистину воскрес, — дружно ответили в зале, несмотря на то что Христово Воскресение давно прошло.

«Дорогие братья и сестры, я же из советских времен пришел — у меня доклад на 45 минут, а вы мне говорите про 7–10 минут. Почему русская литература величайшая в мире? Потому что она выращена на православии. Православный дух сохранился и до нашего времени. Большевики всячески изгоняли закон божий. Печорин ведь вошел в избу — на стене не было образа, и это ему показался дурной знак. Почему Запад в тупике безбожном, почему гомосексуалисты по нему маршируют, почему все эти ужасы происходят? Потому что Запад обезбожен… А смотрите, что с Украиной! Откуда все это началось? Конечно, были происки ЦРУ, конечно, мы потеряли Украину. Мы упустили огромную, братскую, я уже не хочу сказать республику, страну, а гигантскую территорию, где должна быть наша любовь и наша правда. А ведь все началось с Филарета, с раскола церкви. Литература невыгодна нынешним либералам. Вот Медведев, которому все мерещится Силиконовая долина в Сколково... Или предлагают сделать свободным рынок. Что такое рынок? Это тараканьи бега. Литература же наша — это сердце Отечества», — говорит Крупин.

Слово вновь взял Пожигайло. Он рассказал историю, как предложил запретить английский язык. «Меня спросили, что бы я сделал в первую очередь, если бы стал президентом. Я сказал, что запретил бы английский язык на 10 лет, а лучше на 40: столько лет евреи по пустыне бродили. Это была провокация. Мне звонят с BBC, я им говорю, что очень люблю Англию, знаю английскую литературу. И тут я спрашиваю журналиста: «А что было бы в Великобритании, если бы у вас в школах шесть часов изучали русский язык»? Он сказал, что у них была бы революция и что вообще в такой ситуации они, англичане, с нами», — рассказал Пожигайло.

Дальше на трибуну поднялся актер Николай Бурляев с «эмоциональным сообщением».

«Страна уже четверть века живет без государственной культурной политики. Мы пришли к тупику. Но сейчас мы находимся на пороге важных для государства событий, концепция основ культурной политики будет принята. Гоголь еще говорил, что сейчас идет самый главный бой, «бой за душу человека». Этот бой идет и сейчас. Пришел интернет, новая реальность. Мы с Михалковым росли на других примерах. Нашими героями были герои нашего Отечества. Теперь же государство впихивает инновации туда, где они неприемлемы — в культуру и образование. Я почитал, как общаются дети в интернете. Это был шок. Через строчку мат, разговоры о водке, наркотиках, о сексе, о противоположном поле», — заявил Бурляев.

Дальше Бурляев рассказал аудитории, что, оказывается, Лермонтов никогда не писал строк «прощай, немытая Россия». А написал это «некий писатель Бартенев». Потом Бурляев прочитал оду Языкову. «А вам, Павел Алексеевич, еще раз прочитаю эту оду потом, потому что вы не прослушали», — заметил Бурляев Пожигайло.

«Тарковский, у которого я снимался в двух фильмах, был такой стиляга, брюки дудочкой... Он говорил: «Ведь Россия имеет такие глубинные корни». Он, такой стильный человек, прислушивался к той литературе, что нам оставили», — не удержался Бурляев. В зале раздались аплодисменты.

Одному из разработчиков концепции, профессору Государственного института русского языка им. Пушкина Владимиру Аннушкину очень не понравилось, что теперь ректоры вузов и представители Минобрнауки используют компьютеры. «Управленцы теперь заперлись в кабинетах и общаются с нами через планшеты. Кстати, я тут украинцам все пишу: «Любите врагов ваших, крушите врагов Отечества», — добавил Аннушкин.

— Задушим в объятиях, — крикнули из зала.

«Мы проигрываем США и Европе в информационной войне, потому что у нас с вами нет риторики. А риторика по определению есть наука о мыслях.

Мы сильны тем, что стремимся к высоким идеалам, а американцы работают с войсками и населением противника. Наши ученики плохо вдохновлены богатой русской литературой. Да здравствует, конечно, «Слово о полку Игореве». Но главным текстом древнерусской литературы было Священное Писание. Если мы люди православные, то мы должны уметь говорить с нашими учениками, как люди святейшие. Прийти в светскую аудиторию и сразу провозгласить «Христос воскресе»», — сказал Аннушкин

— Воистину воскрес, — снова воскликнули в аудитории.

— Вот, правильно. А в светской аудитории сидят студенты, молчат. У них уровень третьеклассников, к которым пришли с высшей математикой. Надо учиться говорить на языке аудитории, донося им божьи ценности и заповеди, — с грустью добавил профессор.

Дальше слово взял преподаватель литературы из города Лысково Нижегородской области Николай Лобастов, который, по словам Пожигайло, читает лекции по литературе на зонах.

«Когда-то Чаадаев писал, что мы не создали такой культуры, как на Западе. Но нам и в голову не приходило использовать средства для изменения сознания для создания культуры. В XIX веке появились ядовитые замечания «служить бы рад, прислуживаться тошно», критиковавшие великое дело — служение. Или по дороге из Петербурга в Москву у нас было все не так. Все русские писатели возвращаясь к консервативным ценностям, вернулись и к государственным. А те, кто приходил к западным либеральным ценностям, всегда вставали на путь саморазрушения», — считает Лобастов.

Он прошелся по российским писателям, которые хоть как-то критиковали Россию, в том числе по Тургеневу, Островскому, Некрасову. И привел слова Достоевского, который Россию защищал.

«Одна писательница приводила слова Достоевского, что, когда он был в Риме, ему дети делали непристойные предложения. Достоевский говорил, что если бы в России кто-то попробовал это сделать, то его сразу бы все осудили. Лев Толстой пошел дальше социалистов и призвал к анархии... Знаете, нам не нужно ничего запрещать, нам надо верно расставить акценты, учитывая опыт ХХ века и опыт Украины. Если мы отдадим вопросы массового сознания кому угодно, то обязательно найдутся те, кто им займутся», — закончил на грустной ноте Лобастов.

После него слово взял профессор МГУ Александр Волков, который решил ответить замминистру:

«Решение, которое является решением для всех, решением не является, ибо оно тривиально. Именно поэтому надо принимать концепцию преподавания литературы, несмотря на сопротивление. Пора перестроить принципы отбора материалов для курса литературы. Их надо отбирать по художественному достоинству произведений. Сделаю признание, что терпеть не могу Достоевского и люблю Толстого», — заявил Волков. Непопулярное в аудитории мнение вызвало жидкие аплодисменты.

— Но это мое личное мнение, — потупился Волков.

— В культуре есть только один положительный герой — это Иисус Христос. Толстой для меня, конечно, глубоко отвратен. Но ведь и Достоевский вложил мысль о революции в описание пути Раскольникова, — сказал Крупин.

Профессор Лариса Петриева из Ульяновского пединститута заявила, что, если бы на Украине читали «Капитанскую дочку» Пушкина, они бы до такого не дошли. Ей очень не нравится, что на литературу дается мало часов.

— Надо запретить английский, — кто-то выкрикнул из зала.

— Это хорошо. Понимаете, у нас все должно строиться на идее государственности. Вспомним триаду «за веру, царя и отечество». XIX век формировал людей, которые любили Родину. В ХХ веке был лозунг «За Родину, за Сталина». Две составляющие сохраняются, но уходит духовность. Зато ее место занимает идеология, которая сформировала патриотов России. Разрушение пошло в 1990-е годы. Что есть сегодня? Сегодня цель образования — патриотизм. Образование — это не сфера услуг, как записано в нашем законе «Об образовании», образование — это госзаказ, — закончила Петриева.

– Как вы относитесь к идее создать единый учебник литературы?

– Никогда, даже при советской власти, учебник не был сколько-нибудь надежным ориентиром. Нам повезло, что сейчас в нашей школьной литературе есть идеальный учебник для 10–11 классов – двухтомник Игоря Сухих. Он сочетает огромное количество литературоведческого материала с полным нейтралитетом в его изложении. Кроме того, любой учитель всегда назначает ученику и свои предпочтения: например, в советской литературе мы вообще свободны в выборе – от нас требуется «на примере одного-трех произведений советской литературы» раскрыть тему войны, тему родины, тему революции. Кого хотим – того дадим: хотим – Дмитрия Фурманова, хотим – Александра Фадеева, хотим – вообще Юрия Лебединского. Можно назначить любой учебник литературы, но все равно учителя не будут учить по учебнику. Когда мне надо давать «Как закалялась сталь», то я советую книжку «Обрученные с идеей» Льва Аннинского, а не какой-то учебник. И концепция, и учебник придуманы исключительно для внешних целей. А наша внутренняя практика остается нашей.

– Для каких внешних целей?

– Для поддержания того имитационного процесса, которым занимается российский парламент. Для этой цели он упраздняет курение, запрещает мат, усиливает какие-то духовные скрепы, но это не имеет никакого отношения к реальным проблемам страны. Страна сама решает свои проблемы – без участия парламента. А он имитирует борьбу за духовность, за литературу, за то, чтобы школьники читали одно и не читали другое! Деятельность депутатов происходит на острове Лапуту (есть такие летающие острова у Джонатана Свифта в «Путешествиях Гулливера»). На острове есть лапутянская академия – она летает где-то очень далеко, и совершенно не нужно, чтобы она опускалась на землю.

– Есть ли в педагогическом сообществе запрос на новую концепцию обучения литературе?

– В педагогическом сообществе есть запрос на одно: «Ребята, оставьте нас в покое». В школах сейчас остались люди, которые прошли через 10 школьных реформ начиная с 80-х годов: перемена курса, перестройка, смена парадигмы всего преподавания литературы, замена Шаламова, Гроссмана и Платонова новыми патриотическими веяниями – мы все это ели большой ложкой. Если мы уже выварились во всех этих водах, то нас единым учебником не запугаешь.

– Многие учителя литературы опасаются, что в едином учебнике произведения будут рассматривать не с точки зрения художественной ценности, а с нравственных позиций. Разделяете эти опасения?

– Идея о том, что надо оценивать литературу не с эстетических, а с нравственных позиций, не нова. И реакционеры, и некоторые революционеры думали, что качество литературы определяется тем, учит ли она добру. Лев Толстой считал, что надо писать притчи и басни, которые крестьянину бы объяснили вред пития. Но это все очень глупо, это относится ко временам детства литературы. Неоднократно доказано, что литература, которая плоха в формальном отношении и хороша в содержательном, как правило, свои задачи не выполняет. Более того, обычно она имеет противоположный эффект – и тогда возникают неприятные явления, как в басне Маршака: «Мы с вами книги детские видали, пробитые насквозь гвоздем морали. От этих дидактических гвоздей нередко сохнут книжки для детей».

– Мы это уже проходили?

– Проходили. У апологетов этой идеи очень инфантильное представление – они реально полагают, что книга должна учить добру. Например, якобы «Анна Каренина» учит нас, что «женщине не следует гулять ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать». На самом деле роман Толстого учит совершенно другому. Роман заканчивается самоубийством Анны и попыткой самоубийства Левина, который приходит к кризису, еще более глубокому, чем у нее. Мораль Толстого очень проста: «Мне отмщение и Аз воздам». Не человеческое общество решает, кто прав. Перед богом правота определяется по другим критериям: прав тот, кто проживает свою жизнь с максимальной честностью и последовательностью. Анна перед богом права, а Левин становится прав только тогда, когда говорит, что «моя жизнь наполнена тем смыслом, который я властен вложить в нее». Если вы придумаете для себя смысл жизни и будете жить в соответствии с ним, то вы правы, а если живете бессмысленно, то ваша жизнь пуста, и вы пузырек, возникший в пространстве непонятно зачем. Смысл художественной литературы неоднозначен и к этике не сводится никогда. У бога одна этика, у человека – другая. Нравственность – это правила, которые люди в разных странах и в разные времена придумывают для себя. Пушкин говорил: «Поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем иное дело». Литератор же общается с этикой божественной, а не с этикой человеческих правил хорошего тона.

– Глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества Московского Патриархата Всеволод Чаплин призвал дать Церкви возможность участвовать в разработке учебников. На обсуждении концепции преподавания литературы в Общественной палате религиозная составляющая также выпячивалась. Как вы относитесь к участию Церкви в составлении светских учебников?

– Надо разделять мораль современной РПЦ и огромную церковную историю. Конечно, Церковь должна участвовать в литературном образовании: у нас 1000 лет христианской культуры! Без религии русскую литературу понять нельзя. Школьники не поймут, почему Толстого отлучили от церкви и как это связано с его художественным методом. Если бы появился богослов – умный, авторитетный, причем филолог такого же класса, как Игорь Сухих, который бы сумел написать хороший учебник на тему «Христианство в русской литературе», он бы смог, например, прояснить сложные отношения Пушкина с христианством. А в литературе XX века есть существенная тема – место Магдалины в евангельской истории. Мы знаем, что Мария из Магдалы вела грешную жизнь, раскаялась и пошла вслед за другими учениками Христа. Она знает только один вид любви, и она с этим видом любви пытается прийти к Христу. Пастернак написал об этом «Доктора Живаго», где Лара – это Магдалина, а Юра – новый, современный Христос, и вывод сделан очень страшный: любовь между Магдалиной и Христом возможна только во время великих потрясений, а в остальное время их затягивает и губит повседневность, и они не могут принадлежать друг другу. У Блока апостолы убивают Магдалину – об этом поэма «12»: Андрюха и Петруха убили Магдалину, которую в поэме зовут Катькой. Убили, потому что любовь отвлекает их от служения Христу. Леся Украинка в поэме «Одержимая» трактует так: Христос призывает к всепрощению, а женщина, принципиально честная, говорит: я не могу прощать фарисея, не буду любить твоих врагов, и я за тобой в этом не пойду – ты их прощаешь, а они тебя убьют. И в конце ее побивают камнями, а она говорит: «Не верю, что воскрес – не стоите того вы». Как официальная церковь может к этому относиться? Тут нужно серьезное богословие – думать, чем любовь земная отличается от любви христианской и почему путь Магдалины к Христу настолько сложен. Что могут сказать об этом Всеволод Чаплин или Тихон Шевкунов?

– Павел Пожигайло (разработчик концепции преподавания литературы в школах и вузах) считает, что «литература – это предмет о человеке, поэтому на уроках нужно воспитывать нравственность и патриотизм». О чем предмет «литература», по-вашему, и должна ли она что-то воспитывать?

– Смотря что вкладывать в понятие «воспитание». Должна ли она менять мир – да, безусловно. Она должна нравственно, философски, социально влиять на читателя. Но она делает это своими способами – не прямыми, не лобовыми. Она не говорит: «Ходи сюда – не ходи сюда». Литература рассказывает, как прекрасно зимнее утро, и почему-то после этого нам хочется жить. Литература – способ введения читателя в транс определенного рода: в поэзии это более откровенно, в прозе – менее. Даже если литература хочет учить добру, всегда получается по словам Алексея Толстого: «Честность, стоящая позади моего писательского кресла, говорит мне: «Не пиши хорошего конца, поставь точку». Это финал «Ибикуса».

– Так ли принципиален учебник на уроках литературы, если все зависит от учителя?

– Учебник бывает нужен в основном для понимания контекста, в котором появилось произведение. Нужно знать, что такой-то роман Достоевского возражает такому-то роману Алексея Писемского, корреспондирует с такой-то книгой Лескова. «Бесы» не на пустом же месте появились: они возражают «Взбаламученному морю», прямо полемизируют с Тургеневым. А если дети не читали «Призраков», они не поймут, что на литературном вечере читает Кармазинов. Если учебник дает контекст – благо ему, если нет, то хороший учитель должен сам уметь это рассказывать.

– Если единый учебник все же появится, как учителя это воспримут?

– Подавляющее большинство будет преподавать, как и преподавали. Московские словесники – это очень небольшой круг: мы все друг друга знаем, бегаем друг к другу на уроки посмотреть, кто как справляется с трудностями процесса. Я к Евгению Ямбургу и Льву Айзерману хожу, все мы ходим к Сергею Волкову, а Волков ходит к нам. В регионах учителей еще меньше, они работают в еще более тесной связке. Зачем нам учебник?

– Как вообще преподавать литературу современным школьникам?

– У нас есть живая проблема – как сделать, чтобы школьник на уроке не тыкал пальцами в гаджет, а слушал учителя. Наличие гаджета вообще сделало учителя ненужным – школьник откроет Интернет и все прочтет, скачает из банка рефератов, что ему нужно, и у него от зубов отскочит какая-нибудь тупая концепция. Лекция как жанр стала уделом взрослых, которые могут долго слушать. А в классе учитель должен на каждом уроке устраивать живейшую дискуссию, чтобы ученики все время спорили, постоянно делились собственными догадками. Я дошел до того, что стал запрещать чтение отдельных текстов – это единственная гарантия того, что они их прочтут. Чтобы заставить детей прочитать русскую классику, нужно объяснить, что это связано с их жизнью, что многие девочки не наделают грубых ошибок, узнав историю Татьяны Лариной. Ведь Онегин, как всякая пустота, страшно привлекателен. Но как доказать, что Онегин – отрицательный персонаж, что Пушкин ненавидит Онегина, что он – надменный бес, что он пародия? Или показать, как выстраивается ряд: Онегин (река Онега), Печорин (река Печора), Рудин (река Руда), Волгин (Волга). Кто следующий? Ленин (река Лена)! Ленин делал себя по этому образцу, Волгин – его идеал. А Самгин (река Самга) – следующий тип лишнего человека: у Горького нет случайностей. Надо объяснить, что это – тип человека, оторванного от жизни, жаждущего реализации своих концепций, своего превосходства. Нужны методики, которые позволяют учителю отличаться от компьютера. Нужен учитель, с которым интересно.