ОБИДНАЯ ЛЮБОВЬ

Пробило десять. В доме тишина.
Она сидит и напряженно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна,
Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!

Пусть вечер люстру звездную включил,
Не так уж поздно, день еще не прожит.
Не может быть, чтоб он не позвонил!
Чтобы не вспомнил - быть того не может!

"Конечно же, он рвался, и не раз,
Но масса дел: то это, то другое...
Зато он здесь и сердцем и душою".
К чему она хитрит перед собою
И для чего так лжет себе сейчас?

Ведь жизнь ее уже немало дней
Течет отнюдь не речкой Серебрянкой:
Ее любимый постоянно с ней -
Как хан Гирей с безвольной полонянкой.

Случалось, он под рюмку умилялся
Ее душой: "Так преданна всегда!"
Но что в душе той - радость иль беда?
Об этом он не ведал никогда,
Да и узнать ни разу не пытался.

Хвастлив иль груб он, трезв или хмелен,
В ответ - ни возражения, ни вздоха.
Прав только он и только он умен,
Она же лишь "чудачка" и "дуреха".

И ей ли уж не знать о том, что он
Ни в чем и никогда с ней не считался,
Сто раз ее бросал и возвращался,
Сто раз ей лгал и был всегда прощен.

В часы невзгод твердили ей друзья:
- Да с ним пора давным-давно расстаться.
Будь гордою. Довольно унижаться!
Сама пойми: ведь дальше так нельзя!

Она кивала, плакала порой.
И вдруг смотрела жалобно на всех:
- Но я люблю... Ужасно... Как на грех!..
И он уж все же не такой плохой!

Тут было бесполезно препираться,
И шла она в свой добровольный плен,
Чтоб вновь служить, чтоб снова унижаться
И ничего не требовать взамен.

Пробило полночь. В доме тишина...
Она сидит и неотступно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна:
Вдруг позвонит? А вдруг еще придет?

Любовь приносит радость на порог.
С ней легче верить, и мечтать, и жить.
Но уж не дай, как говорится, бог
Вот так любить!

Эдуард Асадов

Ты часто вздыхаешь: - Легко дуракам,
Безоблачно им живется!
Иль скажешь в сердцах: - Хорошо подлецам,
Им все всегда удается!

Конечно, дорога глупца легка,
Но не лукавь с собою:
Ты согласишься на жизнь дурака
С безоблачной той судьбою?

А согласишься стать подлецом,
Чтоб грабить, топить кого-то?
Ну что стоишь с возмущенным лицом?!
Вот то-то, брат, и оно-то!..

Эдуард Асадов

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

Резкий звон ворвался в полутьму,
И она шагнула к телефону,
К частому, настойчивому звону.
Знала, кто звонит и почему.

На мгновенье стала у стола,
Быстро и взволнованно вздохнула,
Но руки вперед не протянула
И ладонь на трубку не легла.

А чего бы проще взять и снять
И, не мучась и не тратя силы,
Вновь знакомый голос услыхать
И опять оставить все как было.

Только разве тайна, что тогда
Возвратятся все ее сомненья,
Снова и обман и униженья -
Все, с чем не смириться никогда!

Звон кружил, дрожал не умолкая,
А она стояла у окна,
Всей душою, может, понимая,
Что менять решенья не должна.

Все упрямей телефон звонил,
Но в ответ - ни звука, ни движенья.
Вечер этот необычным был,
Этот вечер - смотр душевных сил,
Аттестат на самоуваженье.

Взвыл и смолк бессильно телефон.
Стало тихо. Где-то пели стройно...
Дверь раскрыла, вышла на балкон.
В первый раз дышалось ей спокойно.

Эдуард Асадов

вот точно такой жизненный стих,у многих так наверное было.у меня так точно

Знаете, вы не одна такая. люблю стих про детей, которых за шалости не ругайте он на первой странице, даже в моём мире его выложила

Жизнь – туфельки, несколько пар джинсов,
Такая смешная….во всём – поперёк…
Излишне сложная… не ужиться -
Ни Бог, ни чёрт её не уберёг.

В глубине глаз тоска такая...
Но всё ж - отсутствие стёртых монет.
Чуть-чуть запнётся, ему повторяя:
«всё суета…и это пройдёт»

Сплетенье тел и сплетенье судеб,
Случайность встреч, неслучайность слов...
«Спокойной ночи. Всё ещё буде…"
Золушка. Бал. 12 часов.

** Ничейная Кошка

Никто не верил
В то, что ей летать
Ночами удавалось
Тёмной птицей,
И наши сны
Задумчиво листать,
Читая их
Страницу за страницей.

Никто не мог
Смотреть в её глаза –
Там жили звёзды,
Прячась от рассвета,
И взгляд её,
Хрустальный как слеза,
Был глубже
Чёрно-бархатного цвета.

Её рука,
Холодная в жару,
Всех удивляла
Мраморностью кожи,
А жгучий волос,
Лёгкий на ветру,
В ладонях был
И тяжелей, и строже.

Она умела
Тихо говорить,
Она могла
Услышать что смолчалось,
Ей, как любой,
Хотелось полюбить,
И, как любой,
Пронзительно мечталось…

Но каждый раз
Стеклянная стена
Как будто
Ниоткуда вырастала,
Когда доверившись
Кому-нибудь она
Вдруг признавалась,
Что всю ночь летала.

Откуда девочке
Волшебной это знать,
Что люди верить
В сказки перестали,
И по ночам
Положено всем спать,
Зашторив ночь,
Чтоб звёзды не мешали?

И вновь она,
Раскрыв своё окно,
Взлетала в небо
Одинокой птицей,
И чёрный мир
Ей, подставляя дно,
Густел и звал,
И не давал разбиться…

** Сказоч-ник?

Звала-перестала. Ждала-отреклась.
Быть может устала, быть может сдалась.
Заламывать руки не стану с тоски,
Забудутся стуки, затихнут звонки.

Как булькнувший камень скрывает вода,
Лицо твое канет увы, навсегда...
Слова твои сгинут, и голос умрет,
Но сердце не вынуть мне! Сердце живет!

И это живое в горячей крови
Лишившись покоя, запросит ЛЮБВИ...
Любимый, гонимый,
Единственный брат,
О, если б, могли мы вернуться назад.

...Но клонится ива к воде, ни души.
И нету призывам ответа в тиши.
Погладь ли, ударь ли-глухая стена.
Такая у давней ошибки цена.

Аида Фёдорова.

А я его вводила шприцем в вены.
А я его тянула с никотином.
Он не успел моим стать самым первым,
Но я его до одури любила.

А я его мешала с маргаритой,
Глушила залпом, крупными глотками.
И все, что под одеждой было скрыто
Я изучала влажными губами.

А я ему стелила в ноги небо.
Его портрет впечатав в роговицу,
А я с его руки кормилась хлебом.
Он мой журавль, а я была синицей.

А я его, как гончая, на запах,
А я его на память заучила.
А я за ним на перебитых лапах.
А я его бесила своим "милый".

А я его включила в идеалы.
На душу ему ставила заплатки.
А я его классически ночами
Писала только рифмой и в тетрадку.

А я его по воспаленным нервам
Ласкала на прощание в передней...
Не получилось у него стать самым первым,
Я не смогла стать для него последней.

Я поменялась с птицею телами.
Она любить, как люди захотела,
И насладиться нашими грехами.
В них окунуться дерзко и всецело.

А мне хотелось рвать крылом пространство,
Пронзать иглой стремительной рассветы.
Летать над бездной со святым упрямством
И ангелам передавать приветы.

Мы поменялись с птицею телами.
Теперь я – птица, а она – девчонка.
Все небо обниму теперь крылами.
Ее страстей безумная ждет гонка.

Друг друга мы нашли спустя неделю.
И в прежний облик молча возвернулись.
К своим мечтам наивным охладели.
И разошлись, и вслед не оглянулись.

Мечтала я летать, да падать страшно.
Она любить хотела – сердце рвется.
Идти своим путем – вот это важно.
Ну а любовь, как крылья, всем дается!

Мама Паши

Куски фраз
Удар в спину
Боль в сердце
Шаг на мину
Бег на месте
Гром слова
Тишина ночи
Стук сердца
Звук короче
Плеск слезы
Взрыв шепота
Блеск звезды
Срыв голоса
Плачь сердца
Рук сплетение
Звон колец
Примирение…

*свое*

Евгений Евтушенко "Баллада о пианисте"

Когда его били фашисты
в концлагере
и ухмылялись:
«Попался...» —
он прятал одно —
свои руки костлявые,
только бы не по пальцам.
Потом его вызвал
к себе вертухай —
фашистик розовый,
чистый:
«Дадим инструмент...
для начальства сыграй...» —
а он процедил:
«Разучился...».
И он выступал с лопатой в руках
в изысканном обществе мусора,
но в пальцах его —
в десяти тайниках
пряталась музыка,
музыка.
И ночью,
когда прорезался сквозь мглу
лунный крамольный краешек,
углём
он грубо чертил на полу
клавиши,
клавиши,
клавиши.
В ком-то урчала гнилая фасоль,
кто-то вышёптывал имя зазнобы,
а от неструганых
«фа»
и «соль»
в пальцы
вонзались
занозы.
И он играл до рассвета,
как мог, —
срывался,
мучился,
пробовал,
хотя получить он
только и мог —
букет из колючей проволоки.
Было не страшно ему,
что убьют, —
в гибели нету позора,
было страшнее,
что слаб этюд,
особенно в части мажора,
И он, возвратившись,
не пил,
не рыдал,
Весь, как сплошное
оттуда,
он от холстины
продрогший рояль,
словно ребенка,
откутал.
И старец
со скрепками в бороде —
владыка консерватории,
прослушав, спросил озадаченно:
«Где
вы так хорошо подготовились?»
...Играй, пианист!
Отплывает барак —
ковчег твоей музыки Ноев,
но, криком крича,
проступает сквозь фрак
невидимый лагерный номер...

Nata_Lee
Великолепные стихи!

ТАЙНА, стих трогательный. Надеюсь ни с одной из Владмамочек такого никогда не случится

На паперти с протянутой рукой
В лохмотьях нищий попрошайка.
Червонцу ли, рублю как будто рад.
Не все торопятся пройти стыдливо
Мимо, пряча взгляды своей вины.
Засуетившись, лезут в свой карман -
Подать.
Ну как же, просят вежливо и мало -
Трудно отказать.

Профессиональный отщепенец
Сильнее обывателя, которому
внушили: просить, мол, стыдно!
Быть изгоем за плату – бизнес.
И «неимущий» знает смысл
Слова « лох »!
Совсем не тот, который
В убогих лохмотиях обличье,
А тот, кто лезет в свой карман
И поощряет сей подвох,
Боясь нарушить общепринятых
Условностей приличья.

И все же, через раз, я подаю.
Лохушку на лохмотья развели?
Возможно это лишнее,
Возможно!
Но наблюдая, понимаю вдруг
Тревожно,
Что это нужно мне, а не ему

Nata_Lee
по второму кругу? :)
Вы это стихотворение размещали на 4 странице этой темы...Запомнила, потому что понравилось...

В дремучем крае, во скиту
Во острове далеком
Монахи жили в старину,
Молясь там одиноко.

Уже прошло немало лет,
Как, взяв святой водицы,
Они ушли в дремучий лес
В глухом краю молиться.

В пещере жили. На двоих
Всего одна рубаха-
Другого не было у них.
Так жили два монаха.

Грибы варили на обед,
По ягоды ходили.
И, есть у них еда иль нет,
Христа благодарили.

Одну молитву каждый час
Монахи сотворяли:
Господи, помилуй нас!
Другой они не знали.

И вот, прошло немало лет,
На остров одинокий
Приплыл на быстром корабле
Церковный чин высокий.

И удивился: где псалмы?
Где гласы, где седален?
Неправильно, неверно вы
Молитвы сотворяли!

Монахи- в слезы! Научи!
Мы будем век учиться,
Как нужно утром и к ночи
Нам правильно молиться.

Владыка все им разъяснил,
Благословил с улыбкой,
Сел на кораблик и поплыл
По глади моря зыбкой.

И вдруг он видит: позади
Бегут по этой глади
Монахи с криком: «Погоди,
Владыко, Бога ради!»

Бегут, не замочив и ног,
И молят со смиреньем:
«Напомни нам еще разок
Последнее моленье!»

Владыка охнул, осенив
Себя крестом, и снова
Во все глаза глядит на них,
Не в силах молвить слова!

Когда же речь и капля сил
К Владыке возвратились,
Промолвил: «Господи, спаси!
Молитесь, как молились!»

Как ты доверчив, беспомощен, мал!
Я очень боюсь, чтобы ты не упал.
Вдруг подвернётся ножка неловко,
Вдруг о косяк ушибётся головка.
Какая опасная в жизни дорога!
Идешь ты один от окна до порога.
А там, за порогом, и кочки, и ямы,
Я выровнять землю готова руками.
Все камни собрать у тебя на пути.
Тебя на руках через жизнь пронести.
Сердце держу, но тебе не мешаю.
Шагай! За порогом дорога большая.
Учись, мой хороший, в жизни держаться
И падать, и снова вставать.
А я за тебя буду вечно боятся,
Пока буду жить, ведь на то я и мать! Это с инета. Чье-не знаю.

После цунами в Японии...

Я бы мог тебе придумать хокку,
Обрывая мысль на полуслове –
Но в иной размер ложатся строки,
Разрывая душу, словно волны.
Вечный поединок с берегами
Океан выигрывает снова –
И плывут дома, как оригами,
Ставшие трофеем Суаноо.
И ещё - как призрак Хиросимы,
На себе не выдержав удара,
Судорожно дышит Фукусима
Атомным смертельным перегаром.
Так однажды - средь беды и гнева –
Мы вдруг неожиданно прозреем,
Принимая мир, в котором гейгер,
Щелкая, отсчитывет время.
Этот мир без нас с тобой абсурден.
Посмотри на небо, где всё утро
Маленький журавлик - тантёдзуро –
Кружит, не найдя себе приюта...