Зверства бандеровцев.
Беременным и впечатлительным не смотреть.

Убитый мальчик Витя Черевичкин с голубем в руках (год съемки не установлен). Место съемки: Ростов-на-Дону

Дети у грядок на набережной в Ленинграде, 1942 г.

Гвардии рядовой Иван Фролович Камышев, 14 лет. Уральский добровольческий танковый корпус

15 июля 1943 года Толя Фролов на пепелище своего дома. Село Ульяново Орловской области

Это ужас. Ставить класс рука не поднимается. Все помним.

Мальчик из села Поповки

Среди сугробов и воронок
В селе, разрушенном дотла,
Стоит, зажмурившись ребёнок –
Последний гражданин села.
Испуганный котёнок белый,
Обломок печки и трубы –
И это всё, что уцелело
От прежней жизни и избы.
Стоит белоголовый Петя
И плачет, как старик без слёз,
Три года прожил он на свете,
А что узнал и перенёс.
При нём избу его спалили,
Угнали маму со двора,
И в наспех вырытой могиле
Лежит убитая сестра.
Не выпускай, боец, винтовки,
Пока не отомстишь врагу
За кровь, пролитую в Поповке,
И за ребёнка на снегу.
(С.Маршак)

Утираясь маленькой ладошкой

Утираясь маленькой ладошкой,
Куколку, прижав к своей груди,
Девочка рыдает на дорожке.
К ней я поспешила подойти:

«Почему ты плачешь? Что с тобою?
Кто тебя обидел? Расскажи»
И столпившись шумною гурьбою,
Куклу показали малыши.

Платье, пожелтевшее с годами,
Волосы из шёлковых чулок.
С нарисованными синими глазами,
А из ножки ваты серый клок.

Куколка в вуалевой панаме,
Где-то сверху порванная нить:
« Отнеси её скорее маме,
Нужно кукле ножку починить»

« У Иришки Барби с магазина,
Ну, а мне не нравится она.
Куклами забита вся витрина,
А Алёна у меня одна — -Продолжала девочка, рыдая, — -Бабушка мне куклу отдала.
Думаете кукла не живая?
Многое расскажет вам она;

Видите прожжённое колено?
Это в 41 – ом, у села,
Искорка попала от полена,
Немцы дом спалили нам дотла.

Тут, под платьем, дырочка осталась.
Бабушка не шила, берегла.
Ей она расстрел напоминала,
Ранним утром, на краю села.

Ведь она тогда одна осталась,
Партизаны бабушку спасли.
Только вот, Алёнушке досталось,
От мучителей родной земли.

Кукла эта тоже воевала,
Донесения в себе несла.
Мне про это мама рассказала,
Этого я видеть не могла.

Платье кукле, в первый День Победы,
Бабушка пошила из фаты,
Той, что на пожарище сгорела,
От неё остались лоскуты.

Ну, а туфли – из куска шинели,
Что солдат когда-то ей принёс.
Страшные холодные метели,
Были той зимою и мороз.

Долго всех скрывали партизаны,
Прадед в партизанах был тогда.
Залечили бабушки все раны,
Но явилась новая беда.

Партизан схватили у деревни,
И пытать в гестапо повели.
А затем, закрыв все окна, двери,
Заживо в сарайчике сожгли.

Баба очень рано поседела,
А когда закончилась война,
Сшила платье кукле, как умела,
Перед вами кукла, вот она»

Я молчала, как окаменела.
Куклы необычные глаза,
Рассказали, как война гремела.
По щеке моей стекла слеза.

Спохватившись, имя я спросила,
И от ответа обомлела тут:
« Разве я тебе не говорила?
Ведь меня Алёнушкой зовут»
(автор Нияра Самкова)

Здесь люди жили, сеяли хлеба,
И детский смех звенел, не умолкая.
Кто мог подумать — жуткая какая
Уже всем уготована судьба…

И вот однажды варвары пришли
И, не щадя ни малых, и ни старых,
Ломая руки, волокли в амбары
И, обложив соломой, подожгли…

Как жуток был и страшен дикий вой
Зверьё в лесах шарахалось в испуге.
Мгновенно пламя поглотило звуки,
И ветер поднял пепел над землёй.

Была деревня — и ни изб, ни хат,
И ни одной травинки чахлой близко,
И только трубы, словно обелиски,
Чернея, над пожарищем стоят…

Вглядитесь, люди, в страшные слова,
В таблички скорби, горечи и боли,
Ведь против каждой Светы или Оли:
«Три года. Три. Два с половиной. Два».

Скорбит здесь всё: и лес, и неба синь,
И колокольчики на трубах тонко-тонко
Звенят-звенят, и голосом ребёнка
Поёт и плачет вечная Хатынь…
(Павлов Ю. С.)

Дети войны - и веет холодом,
Дети войны - и пахнет голодом,
Дети войны - и дыбом волосы:
На челках детских седые волосы
Земля омыта слезами детскими,
Детьми советскими и не советскими.

Какая разница, где был под немцами,
В Дахау, Лидице или Освенциме?
Их кровь алеет на плацах маками
Трава поникла, где дети плакали
Дети войны - боль отчаянна
И сколько надо им минут молчания..
(Л.Голодяев)

Памятник

Это было в мае, на рассвете.
Настал у стен рейхстага бой.
Девочку немецкую заметил
Наш солдат на пыльной мостовой.

У столба, дрожа, она стояла,
В голубых глазах застыл испуг.
И куски свистящего металла
Смерть и муки сеяли вокруг.

Тут он вспомнил, как прощаясь летом
Он свою дочурку целовал.
Может быть отец девчонки этой
Дочь его родную расстрелял.

Но тогда, в Берлине, под обстрелом
Полз боец, и телом заслоня
Девочку в коротком платье белом
Осторожно вынес из огня.

И, погладив ласковой ладонью,
Он ее на землю опустил.
Говорят, что утром маршал Конев
Сталину об этом доложил.

Скольким детям возвратили детство,
Подарили радость и весну
Рядовые Армии Советской
Люди, победившие войну!

… И в Берлине, в праздничную дату,
Был воздвигнут, чтоб стоять века,
Памятник Советскому солдату
С девочкой спасенной на руках.

Он стоит, как символ нашей славы,
Как маяк, светящийся во мгле.
Это он, солдат моей державы,
Охраняет мир на всей земле.
(Георгий Рублев)

Подвиг спасения немецкой девочки

Около 15 тысяч человек возложили цветы к памятнику Воину-освободителю в Берлине
http://www.youtube.com/watch?v=-lZ2WJ0zC90

2 июля 1942 года, 82 ребенка городка Лидице, Чехословакия, были переданы в гестапо при городе Лодзи. Позже их перевезли в лагерь смерти в Хелмно. Там они были отравлены газом. Эта скульптура Мари Ючитиловой создана в знак памяти о них.
http://x-time.info/eshche/pamyatniki/13 ... sizma.html

Светлана Алексиевич
Последние свидетели
(сто недетских рассказов)

Детская память - вещь загадочная. Вот Лев Толстой утверждал, что помнит ощущение чистых и прохладных пеленок, в которые его заворачивали в детстве.

Первое воспоминание трехлетнего Володи Шаповалова, как вели на расстрел их семью и ему казалось, что мать кричала громче всех; "...может, потому мне так казалось, что она несла меня на руках, а в обхватил ее за шею. И руками слышал, как голос шел из гола".

Феликс Клаз, которому в сорок первом году было шесть лет, до сих пор не может забыть буханку хлеба, которую бросил им их теплушки раненый солдат: "Мы уже неделю ехали голодные. Мать отдала нам с братом последние два сухаря, а сама только смотрела на нас. И он это увидел..." Сын полка Толя Морозов может рассказать, как его, голодного и замерзшего, подобрали в лесу танкисты; и девушка-санинструктор скоблила мальчишку сапожной щеткой и долго вспоминала, что ей "не хватило на меня толстого куска мыла. Я был чернее камня".

Их судьбы похожи: судьба смоленского и белорусского мальчика, судьба украинской и литовской девочки. Война стала общей биографией целого поколения военных детей. Даже если они находились в тылу, все равно это были военные дети. Их рассказы тоже длиной в целую войну.

В сорок первом году, в июне, на Минском шоссе родились строки Константина Симонова:?????

Майор привез мальчишку на лафете,

Погибла мать. Сын не простился с ней...

В сорок втором из осажденного Ленинграда отзовется Анна Ахматова:

Сквозь бомбежку слышится

Детский голосок...

Сегодня они - последние свидетели тех трагических дней. За ними больше нет никого!

Но они старше своей детской памяти на сорок лет. И сейчас, когда я просила их вспоминать, им было нелегко. Им приходилось снова входить в то состояние, в те конкретные ощущения детского возраста. Казалось бы, невозможно. Но происходило поразительное. В поседевшей женщине вдруг проглядывала маленькая девочка, умоляющая солдата: "Не прячьте мою мамку в ямку, она проснется, и мы с ней пойдем дальше" (Катя Шепелевич - 4 года). Благословенная наша беззащитность перед нашей памятью! Кто мы бы были без нее? Человек беспамятный способен породить только зло и ничего другого, кроме зла.

Если взрослая память рисует узор, дает объемную картину прошлого, пережитого, то детская выхватывает наиболее яркие и трагические моменты. Она часто опускает конкретное: "Помню глубокие горшки немецких касок, а лиц под ними не помню. Страх мне всегда казался черного цвета" (Эля Грузнина - 7 лет). Но, опуская подробности описаний, она абсолютно достоверно передает чувство: "Все ощущения войны остались у меня в памяти, как таблица умножения, как лагерный номер на руке. Только с живой шкурой содрать можно" (Иван Каврус - 10 лет). Или: "Я тоже задумывался: почему те, кто был взрослым, помнят не так, как я? Вот мы теперь собираемся на наших партизанских встречах, и я им что-нибудь рассказываю. "Да, - слушают они, было такое, но мы забыли". А я помню, потому что был мальчишкой и, попав в войну, попав в партизаны, испытал потрясение души. С первой бомбой, когда я увидел, как она падает, я был уже не я, это был уже другой человек. Во всяком случае, ребенка во мне уже не стало. Или, может быть, во мне жил ребенок, но уже рядом с каким-то другим..." (Вася Асташенок - 10 лет).

Как это точно замечено: "Во мне жил ребенок, но уже рядом с кем-то другим". Вблизи смерти и смертоубийства они взрослели и мудрели не по-детски и даже не по-человечески. Раненые детские души порой пугали больше самой смерти. Вот тому прием: "Жила я у немецкого бауэра. Он посмотрит на меня, а я в драном тонком платьишке, и говорит, мол, когда у тебя груди выскочат. Мне надо, чтобы скорее, тогда мои мужчины-работники лучше работать будут. А я ничего не понимала, пока хозяйка мне не объяснила, что хочет ее муж, и я ночью пыталась повеситься..." (Люба Ильина - 11 лет). Еще один рассказ: "Сам все помню, а мама после войны не верила: "Ты не мог помнить, тебе кто-то рассказал". Нет, я сам помню, как рвутся бомбы, а я цепляюсь за старшего брата. "Жить хочу! Жить хочу!" Боялся умереть, хотя, что я мог тогда знать о смерти?" (Вася Харевский - 4 года).

Наверное, тогда, сорок лет назад, они рассказали бы не так. Рассказали бы то же самое, но не так как. Потому что тогда бы рассказывали дети, а сейчас вспоминают те, кто был ребенком или подростком. Между сегодняшним моим рассказчиком и тем мальчиком или девочкой, о которых они говорят, пролегла целая человеческая жизнь. Тех, прежних, напоминают только чудом сохранившиеся фотографии. А у кого нет фотографии, жалеют: "В нашем партизанском отряде не было фотографа, и нельзя себе представить, каким я был тогда. А я хотел бы знать: каким?" (Володя Лаевский - 13 лет).

- О какой себе рассказывать? - спросили меня однажды. - О той, которой было в сорок первом семь лет, или о себе, сегодняшней, которой в сорок первом было семь лет?

О той, которой в сорок первом было семь лет. Она - свидетель...

Время изменило их самих, оно усовершенствовало, вернее сказать, усложнило их отношение к своему прошлому. Изменилась как бы форма передачи их памяти, но не то, что с ними было. В этом смысле рассказанное ими подлинный документ, хотя говорят уже взрослые люди. Существовала и другая опасность. Обычно, рассказывая о своем детстве, мы его украшаем, идеализируем. Они и от этого застрахованы. Нельзя же украшать ужас и страх...

На вопрос: кто же герой этой книги? - автор ответила бы: детство, которое сжигали, расстреливали, убивали и бомбой, и пулей, и голодом, и страхом, и безотцовщиной. Для справки: в детских домах Беларуси только в тысяча девятьсот сорок пятом году воспитывалось двадцать шесть тысяч девятьсот сирот. И еще одна цифра - во время Второй мировой войны погибло тринадцать миллионов детей.

Кто теперь скажет, сколько среди них было русских детей, сколько белорусских, сколько польских или французских? Погибали дети - граждане мира.

Детей моей Беларуси спасала вся страна и растила вся страна. В большом детском хоре я слышу их голоса...

http://www.litmir.info/br/?b=50543&p=1

Во что играли дети в годы войны
Да играли ли они вообще, эти мальчишки и девчонки, у которых отняли детство? Ведь это пора жизни каждого человека отличается тем, что тебе море по колено, опасностей нет, а рядом всегда те, кто поможет и защитит. А военная реальность все эти замечательные ощущения растоптала.

Вот как пример - воспоминание женщины Валентины Ивановны Потарайко, чьё детство пришлось на годы войны. «Мне было пять-шесть лет. Из блокадного Ленинграда нас эвакуировали в Пермскую область. Везли через Ладогу, где мы попали под бомбёжку. Много детей тогда погибло, а кто выжил, натерпелся страха. На Урал нас везли в товарных поездках. На какой-то небольшой станции фашисты разбомбили поезд, загорелись вагоны. Всё вокруг смешалось: метались из стороны в сторону взрослые люди, плакали дети. Мою старшую сестру Нину осколком ранило в лицо. Из ушей и раздробленной челюсти хлестала кровь. Средней сестре Тамаре пули попали в ногу. Мать была смертельно ранена. На всю жизнь я запомнила эту картину. Сестёр увели, чтобы оказать им медицинскую помощь. А я сидела возле матери, которую положили на опилки. Дул сильный ветер, опилки засыпали её раны, мама стонала, а я вычищала ей раны и просила: «Мама, не умирай!». Но она умерла, я осталась одна.

Когда наш эшелон разбомбили второй раз, мы попали в руки немцев. Фашисты выстраивали детей отдельно, взрослых отдельно. От ужаса никто не плакал, смотрели на всё стеклянными глазами. Мы чётко усвоили: заплачешь ― расстреляют. Так на наших глазах убили маленькую девочку, которая кричала без остановки. Фашистские нелюди стреляли в детей ради забавы, чтобы посмотреть, как ребятишки в страхе разбегаются, или упражнялись в меткости...»

Читая эти страшные строки (или другие), вот о чём я думаю. Как же так вышло ― дети с младенчества видели смерть, совершенно не знали ощущения безопасности, жили в тяжелейших условиях, голодали, родители (если они были живы) физически не могли уделять им много времени. А если речь идёт об оккупации ― то это жизнь в сплошном страхе и ненависти. То поколение назвали потерянным. . Но ведь из тех детей в большинстве своём нормальные люди выросли!

Но ведь не случилось этого перекорёженного сознания! А ведь ужас длился целых четыре года. Как же сумели русские люди не отдать своих детей сумасшествию?

И ведь несмотря ни на что, дети играли!...
И Новый Год праздновали, как могли.
Есть очень хороший документальный рассказ Сталя Анатольевича Шмакова. Он называется «Новый Год на станции Яшкино» - о том, как в тылу взрослые устраивали ребятишкам праздник. В мешке у Деда Мороза был кочан капусты — его разделили на всех...

Спастись от карателей: история шестилетнего солдата Сталинградской битвы
История Сережи Алешкова только по странному недоразумению не легла в основу книги или фильма. Когда в конце войны ему исполнилось восемь лет, по житейскому и военному опыту он мог дать фору многим взрослым...

…Осень 1942 года. Калужская область, деревня Грынь Ульяновского района. Фашисты оккупировали эти места, но деревня находилась в густых лесах, сюда даже захватчики боялись сунуться. Эта деревушка и стала базой партизан.

В отряд вступили практически все жители Грыни. В том числе мама Сережи и десятилетний старший брат. Они вели разведку передвижений гитлеровцев, были связными между партизанскими группами. Во время одного из таких заданий и маму, и брата Сережи схватили. Их пытали, а потом казнили.

Несколькими днями позже деревню атаковали каратели. Они хватали всех, кто не успел скрыться, а дома обливали керосином и жгли. Мальчику удалось спастись чудом: он выпрыгнул в окно и побежал к опушке. Вслед раздались автоматные очереди, пули срезали траву и кусты. Но мальчуган все бежал, не оглядываясь, и смерть прошла стороной.

ставить лайки рука не поднимается...Пишу,что бы знали-тему читаем со старшими детьми(то,что не сильно травмоопасно для психики семилетки).Правильно прабабушка говорила в голодные 90е-всё переживём,лишь бы не было войны....