Владмама.ру Перейти на сайт Владмама.ру Просто Есть

Часовой пояс: UTC + 10 часов


Ответить на тему [ Сообщений: 4 ]

Автор Сообщение
Сообщение Добавлено:  
Не в сети
Модератор
Аватара пользователя
Автор темы
Имя: Ксения
С нами с: 12 дек 2006
Сообщений: 4998
Изображений: 3
Откуда: между двух мостов
Благодарил (а): 187 раз
Поблагодарили: 773 раза
Валерий Халилов: “Не понимаю, как можно не любить Церковь”
На борту разбившегося ТУ-154 находился Валерий Халилов, главный военный дирижер России, начальник ансамбля — художественный руководитель Академического ансамбля песни и пляски Российской Армии имени А.В. Александрова, который направлялся с составом ансамбля для организации поздравительных новогодних мероприятий на авиабазе Хмеймим. Мы собрали фрагменты из нескольких интервью Валерия Михайловича - о детстве, профессии и вере в Бога.
Изображение
О крещении и вере

Меня крестили в четыре года. Рос я в деревне под Киржачом, моя бабушка была верующая, причем не просто набожная, как все старушки в те времена, а верующая глубоко, искренно. Она часто говорила мне: «Внучек, не нами заведено, не нам отменять», потому Православие и церковная жизнь казались мне чем-то совершенно органичным, неизменным и правильным. Деревянная часовенка, что стояла в нашей деревне, была разрушена, и по праздникам все бабушки ходили в монастырскую церковь в соседнее село. Я ходил вместе с ними, и я все помню, хотя и был маленький: леса наши сказочные, владимирские… поляны земляничные, маковки церквушек. Даже сама русская природа завораживает, а вот как можно не любить Церковь хотя бы как часть русской духовной культуры — я и вовсе не понимаю!

***

Я был крепышом, честно говорю, это сейчас я худой такой. Вообще я был такой полненький, толстенький, уже был, так сказать, осознанным человечком. Папа был коммунистом, и мама, используя возможность такую, что отец работал, а я был в деревне, она бабушке говорит: «Давай, пока отца нет». Но папа не то, что был против, но знаете, как в те времена? Он был армейским офицером, дирижером был, как и мой брат дирижер, и племянник в Севастополе сейчас дирижер, кстати сказать. Поэтому, может из-за того, что мама опасалась, если узнают у отца, могут что-нибудь сделать. Короче, меня крестили. Я вот этот момент очень хорошо помню, как меня в первый раз крестили. Меня посадили на подворье, на дворе, у нас так изба и двор перед избой. В тазик посадили с холодной водой. Ну как это? Батюшка наклонился надо мной, а я был здоровым таким мальчиком, и я ему вцепился в бороду. Вы знаете, как это… Попа за бороду.

Я был крещен в четыре года, и когда в сенях я спал, у меня над головой была картина. Я не помню, какая, там много было святых людей на этой картине, но меня вот каждый «отбой», как сейчас военным языком говорят, меня сопровождала эта картина. Когда я ложился спать, мальчишка совсем, в деревне в этой избе. Потом она пропала, потому что были такие времени, когда ходили, картины собирали, иконы. А у нас деревня неохраняемая, просто взломали и многие иконы во многих наших, в деревушке домах, просто… Тогда вот такое что-то было безобразие. Эта икона пропала. Кроме того, у нас такая деревня, такая живописная, такая потрясающая, небольшая, такая патриархальная, не верить во что-то там такое небесное просто невозможно при всей ее красоте.

Вот в такой среде я воспитывался. Это все, как говорится, от Бога. У меня вот эта русскость, она заложена вот этой деревней.

Вот это все подвигло меня к вере в Бога. Ну, и кроме такого, были просто случаи, очень интересные… а почему вот я жил, потом уже, сейчас это Якиманка называется. Как и раньше, кстати сказать, и там вот эта церковь, метро Октябрьская. И вот Пасха, я помню. Люди ходят вокруг церкви, это мне сильно запомнилось. Мы, молодежь, стоим на парапетах вокруг церкви, нас милиция туда не пускает. Туда проникают бабушки в косыночках с детьми с маленькими – пропускали. Мы туда пройти не можем, мы молодежь – нас туда не пускают, и я думаю, вот что они там делают, что они там творят, почему нас не пускают.

Вот вопрос: почему? Что там такого плохого они делают, почему нас не пускают? Меня всегда туда тянуло, потому что оттуда раздавалось пение, какие-то запахи, знаете это, свечные, вот это все, кресты, таинство какое-то. Это все равно привлекало. Вот чем больше запрещали, тем я больше туда в этом смысле тоже тянуло. Какие-то есть мелочи незамечаемые, а потом анализируешь: а почему ты так сделал? Да потому, что вот эта мелочь на тебя повлияла, поэтому к Богу идет каждый своей, безусловно, дорогой, и к этой дороге ведут какие-то может быть, даже мелочи какие-то, я не знаю. Знамения? Не знаю. Но привело, слава Богу!

О выборе профессии

Папа у меня был военным дирижером. У меня сейчас младший брат военный дирижер. И действующий военный дирижер племянник, лейтенант, служит моряком в Севастополе. То есть у меня по мужской линии семья династийная, военные дирижеры. Благодаря отцу, я поступил в Московскую военно-музыкальную школу. И, честно говоря, поступив, я не понимал, зачем я туда поступил. Был оторван в 11 лет от домашнего уюта, попал в стены закрытого учебного заведения. Причем всё было присуще военному складу бытия: подъем, отбой, зарядки, физические нагрузки. И, конечно, общеобразовательные и музыкальные предметы. Срок обучения – 7 лет, поступив в 11, я закончил в 18. Весь мой физический, биологический рост пришелся на этот период. Школа заложила в меня то профессиональное образование, которым я до сих пор и пользуюсь. Вот так я стал военным дирижером.
Изображение


О музыке духовной и военной

Я часто думаю о внутреннем сходстве, казалось бы, противоположных сфер — военной и духовной музыки. Ведь у военной музыки потрясающая сила, и она, вопреки стереотипам, отнюдь не агрессивна. Мне больно слышать, когда говорят, что исполнение маршей — это шаг к милитаризации всей страны. Надо, как мне кажется, мыслить категориями художественного вкуса. Хороший марш написать так же трудно, как хорошую песню! Каждый великий композитор имеет свое лицо, национальная музыкальная традиция тоже: главная особенность нашей, российской, военной музыки — в особом мелодизме, в ее фольклорных, народных интонациях.

Умеют ли современные люди воспринимать классическую музыку? Определить, плохо или хорошо человек воспринимает музыку, можно только после того, как он научится воспринимать! А как человек откроет для себя прелесть классической музыки, если ему не прививали любовь к ней с самого детства? Есть в душе каждого из нас зона, открытая всему высокому и доброму — открытая правильной музыке. А правильной музыкой я называю ту, что в своем эмоциональном воздействии побуждает человека к самым лучшим поступкам — созиданию, творению. И если так называемая «легкая» музыка может служить ненавязчивым фоном, то классика — никогда. Слушать классику — работа души.

Люди во все времена — одни и те же, они всегда открыты хорошей музыке. А значит, мы должны просвещать в силу своих умений. Не хвалясь, могу сказать, что мы открыли для военных оркестров двери многих концертных залов: Большого зала Московской консерватории, Концертного зала имени Петра Ильича Чайковского, Международного дома музыки. И мы раздаем бесплатные билеты, невзирая на то, что по всем законам коммерции люди будто бы охотнее идут на мероприятия, когда купили билет за свои кровные деньги. Верите ли, я никогда не льстил себя надеждой, что все наши концерты будут проходить при аншлаге, но у нас люди на ступеньках сидят, лишь бы послушать музыку! И как после этого можно говорить, что современный человек не способен воспринимать классику?
Изображение
Мы мечтаем вернуть духовую музыку в парки, к людям. Ведь людям сегодня особенно недостает чего-то настоящего… на работе, в быту, и мы стараемся восполнить эту насущную потребность живой музыкой, красивыми мелодиями. Вот приходит на концерт типично городской человек: слившийся с городом, не мыслящий своей жизни без горячей воды и телевизора, как будто прилипший, присохший к этой комфортной жизни. И вдруг он слышит звуки военного духового оркестра, окунается в другой мир и… оттаивает. Спросите его в эту минуту, о чем он сейчас думает, и он точно скажет: о любви, о детях, о родине, о Боге.

Знаете, я подметил удивительную вещь: духовой оркестр просто не может играть плохую музыку! Даже если музыканты плохонько играют — все равно эта музыка очаровывает, пусть даже некоторые звуки переданы неверно. Это как в природе: одному нравится осень, другому нет: все вянет, слякотно, ноги промокают. Но все равно каждое время года прекрасно! Так же и духовая музыка: сама ее природа, само дыхание ее — чистое, светлое. Наверно, именно в этой плоскости музыка — военная ли или просто классическая — и пересекается с духовной жизнью. И мне очень хочется, чтобы моя работа воспитывала в людях только нравственное.

***

У меня шутка есть такая. Я говорю людям религиозным: «А вы знаете, у меня есть товарищ, который написал кандидатскую диссертацию на тему «Влияние духовой музыки на духовную жизнь духовенства». Это шутка, но конечно, на самом деле, и опять я говорю всегда об этом: техника развивается, но люди-то стремятся куда при урбанизации? Куда они стремятся? На природу. Я всегда сравниваю, посмотри, что в пятницу, что творится будет на дорогах – куда все бегут? В лес, на полянки, на природу.

Вот духовой оркестр – это природа, это живой звук, источаемый оттуда, изнутри. И даже если он играет примитивно, даже пацаны играют, самодеятельный оркестр – вот эти простые мелодии, вот этот примитивизм даже, в каком-то смысле, но подача вот этих звуков, вот этих природных, и опять говорю, на генном уровне заставляет людей слышать. Вокруг – раз, собирается, не хочу говорить, какие-то люди всякие, может быть даже странные, но они собираются, потому что видимо, вот эта наша музыка, она коим-то образом влияет на кору головного мозга. Собираются. Даже если плохенько играют – толпа собирается вокруг духового оркестра.


О молитве в военном марше
Скажем, марш “Генерал Милорадович”. Идею подсказал полковник Бабанко Геннадий Иванович, который во время моей службы в Пушкино был начальник политотдела училища и уже будучи на пенсии написал книгу “Генерал Милорадович”, зная, что я пишу музыку, позвонил мне, и говорит: Валер, напиши музыку о генерале Милорадовиче, я тебе дам книгу почитать, а ты под впечатление этой книги напиши марш. И вот прочитав книгу, я понял, что судьба этого генерала совершенно необыкновенная и не просто забытая, но и в понятийном понимании она просто извращенная.

Генерал Милорадович, командуя аарьергардом не позволил противнику в желаемое для него время столкнуться с нашими войсками. Герой войны 1812 года. В 1824 году декабрьское восстание. Сенатская площадь. Как известно, декабристы вывели войска. Милорадович был генерал-губернатором Санкт-Петербурга. Когда он въехал на Сенатскую. площадь, войска, узнав его, стали падать ниц. И один из декабристов, бывший поручик Каховский, видя, что сейчас произойдет перелом в восстании, он из дамского пистолета сзади нанес смертельное ранение Милорадовичу, от которого он скончался.

Так вот улица Каховского в Питере есть, а вот улицы Милорадовича нет. Да и вообще фамилия Милорадович возникла после того, как царь вызвал к себе Храбреновича, его предка, и сказал: ты мне очень мил своей храбростью, станешь Милорадовичем. И в этом марше впервые я использовал молитву, причем музыку к этой молитве я написал сам. Такого аналога нет. И если послушать марш внимательно, можно вообразить себе и светскую жизнь Санкт-Петербурга, и молебен перед боем, и возвращение этих русских воинов. Всё это с хором.

***

Кстати сказать, в марше, в нашем российском и советском, это впервые – внедрение молитвы в марш. Это я сделал, исходя из того образа, который мне сулил сам генерал Милорадович, потому что он был безусловно православным, верующим человеком, а коль войска уходят на поле брани, то всегда был молебен. Так вот этот молебен я сделал – я в Евангелии при помощи верующего человека нашел слова, посвященные «нашим воям», и положил на эти слова, как обычно делается, музыку. Вы услышите вот эту молитву в середине марша. А потом Вы услышите победоносное шествие, возвращение под салют наших войск с поля брани, и опять услышите первую часть, опять возвращение к светской жизни. Вот такое в течении, я не знаю, по-моему, пяти или четырех с половиной минут, перед Вами пронесется жизнь как бы этого генерала славного Милорадовича. Вот это марш, это русский марш, я его написал. В нем ничего нет такого предосудительного, касаемого, как говорят, извините за выражение, сапога – такого нет. Это очень такой светский, очень красивый, мне кажется, марш. Его, кстати сказать, многие дирижеры полюбили и часто исполняют, хотя он трудный для исполнения.


О военных музыкантах России
Наша страна — единственная, где существует отлаженная система подготовки военных дирижеров. За границей ими становятся люди, уже имеющие высшее музыкальное образование и прошедшие аттестацию по физической подготовке. А у нас армия сама выращивает себе музыкантов. Сначала среднее образование — Московское военно-музыкальное училище принимает девятиклассников, после окончания учебы они могут поступать в Институт военных дирижеров на базе Военного университета Минобороны. Такая система обучения и воспитания дает специалиста, знакомого с армейской жизнью изнутри. Приходя в оркестр лейтенантом, он уже знает, что и как делать. Это положительно сказывается на мастерстве наших оркестров. К примеру, во время парада на Красной площади 1000 военных музыкантов наизусть играют около 40 композиций. Иностранцы удивляются синхронности и красоте исполнения.

Источник


Вернуться к началу
  Профиль  
 

Сообщение Добавлено:  
Не в сети
Модератор
Аватара пользователя
Автор темы
Имя: Ксения
С нами с: 12 дек 2006
Сообщений: 4998
Изображений: 3
Откуда: между двух мостов
Благодарил (а): 187 раз
Поблагодарили: 773 раза
“Делаю свою работу, и все”
25 декабря 2016 года Елизавета Глинка (Доктор Лиза) погибла при крушении Ту-154 в Черном море.
В 2014 году Елизавета Глинка, глава фонда «Справедливая жизнь», рассказала «Огоньку» о себе и своей работе.

Изображение

Про корни

Родилась я в Москве, мама у меня украинка, папа — с Урала. Бабушки-дедушки мало присутствовали в нашей жизни: папина мама умерла от голода, дедушку с той стороны я видела всего раза два. Хорошо помню дедушку с маминой стороны — он был военный летчик — и бабушку, они жили во Львове, остались там после войны. Мы с братом часто ездили к ним на лето.

Мама была домашняя, очень добрая и очень активная. Она работала в Центральной клинической больнице. Уже уйдя на пенсию, продолжала заниматься диетологией, в которую была абсолютно влюблена. Наша хрущевка всегда была полна народа: к маме шли проконсультироваться, провериться, просто померить давление, в дом тек бесконечный поток людей. Папа реагировал спокойно — он был военный.

Про детство
Я была на редкость противным ребенком, мама говорила, что каждое утро я протягивала руку сквозь спинку кровати и тащила брата Павла за волосы, он начинал орать, и так я всех будила. Сейчас у нас нормальные отношения, но тогда почему-то я нападала на него, видимо, ревновала. Потом у маминого брата умерла жена, и к нам переехали их дети, так что я росла в окружении трех мальчиков — мой родной брат и двоюродные, которые остались сиротами. Росли мы сами по себе, мама дежурила сутки через трое, за нами следили соседи. Дом был вообще врачебный и медсестринский, все дежурили, так что ничего необычного в том, что кто-то присмотрит за детьми, не было. Извините, отвечу на звонок.

(Говорит по телефону.) Да, привет, дорогой, как дела? Значит, смотри. Я в среду эвакуирую Яковлева с дедом, он тяжелый, повезу поездом. Дальше у меня шесть детей онкобольных — не прооперированы, им не проводится химиотерапия, они в Донецке и области. Связи нет никакой, но список и информацию о них я получила. С ними попытаются там связаться. Либо я их найду на месте и постараюсь тем же поездом вывезти. Да, прямо дурдом какой-то. Давай.

Я ходила в балетную школу и в музыкальную, мама считала, что девочка должна быть занята. Помню, с каким трудом купили пианино: долго копили, долго искали для него место. Я с удовольствием играла — может, и сейчас что-то сыграю по нотам. Обожала кукольный дом, лечила своих кукол. Папа делал мне печать “Доктор Лиза” из картошки, как сейчас помню, фиолетовыми чернилами. Выписывала рецепты — брала из маминых книжек рецептурных, из справочника Машковского, потому что уже в пять лет свободно читала и писала. Вела истории болезни, спрашивала, на что куклы жалуются, а жалобы выписывала из книжечки “Оказание скорой неотложной помощи”.


Про учение
Школа — самый серый период в моей жизни, мне неинтересно было учиться. Я лет в пять уже поняла, чего хочу, и ни разу, ну ни разу в другой специальности себя не представляла, поэтому гораздо интереснее учебников мне были справочники медицинские. Училась я нормально, единственное, что было плохо всегда,— математика: до сих пор не научилась считать. Ну, какие-то вещи нужно запомнить — запомнила таблицу умножения. А дроби, вот это все — нет… В институте, наоборот, мне было безумно интересно. Знаете, все-таки в 1980-е годы с нас был спрос чудовищный: не сдал анатомию — пересдача, не пересдал — вылетаешь. Сейчас этого нет, есть обучение за плату. И что? Я видела на обходе девочку-врача — она была уверена, что печень расположена слева. Понимаете, врач на обходе! Не могу сказать, что с нашей медициной все кончено, но ее, конечно, надо приводить к другим стандартам.

(Говорит по телефону.) Да, Игорь, извини, пожалуйста. Смотри, мы вывозим только двоих после бомбежки, чтобы не остановили, на остальных я должна получить разрешение родителей на вывоз. Понимаешь? Но я могу это сделать, только находясь там. Так что оттуда тебе отзвоню и все скажу.

Сейчас материальная часть в образовании занимает большую нишу, и мне кажется, что корень зла — как раз в ней. Я не коммунистка, но считаю, что если человек учится бесплатно и сдает экзамены на основании своих знаний, а не за деньги — так правильнее.


Про дружбу

Друзей у меня немного — я же много лет не жила в этой стране. Есть подруга детства в Венгрии, в Израиле близкая подруга живет. А здесь рядом в первую очередь люди, которые принимают мой образ жизни, понимаете? Я могу пропустить день рождения, потому что у меня пациент умирает. Не хожу на вечеринки, потому что сейчас практически живу в Донецке. Знаете, такое количество народа проходит через мой день, что, честно, я никому не плачусь, но к вечеру просто хочу домой и спать. И вот те, кто выдерживает такой мой ритм, те, наверное, остаются рядом.

(Говорит по телефону.) Я поняла, да. Сейчас из Луганска никакой информации, там бомбят день и ночь, связи нет, электричества, воды. Мы начинаем с Донецка, там пока бомбят только по краям. Для донецких нам Киев не нужен вообще — мы проезжаем Харьков, и если у нас есть согласие родителей, нас никто не может остановить. Для всех этих детей я сегодня получу разрешение на лечение в России.


Про любовь
Я люблю любить. То есть я ужасно влюбчивая, если не сказать другое слово… да, то самое. В любви очень эмоциональна, никакой логики, головой думаю в последнюю очередь, просто люблю-люблю — до трясучки прямо. В молодости случалось много встреч, которые быстро начинались и быстро заканчивались, но длинных, затяжных историй до Глеба не было. С Глебом мы познакомились в Москве, на выставке экспрессионистов в Доме художника. Кажется, я попросила у него зажигалку, а он у меня — номер телефона. У нас большая разница в возрасте, он мне показался дико старым, вот. Мы постояли рядом, он сказал: “Можно я вам позвоню?” “Можно”.— “Ну а на свидание?” Я говорю: “У меня судебная медицина сегодня, экзамен”. Он говорит: “Я подожду”. Встретил меня около морга. И сказал: “Боже, какой ужас, у нас совсем другие морги”. Он же в Америке жил, а здесь был в командировке. Я говорю: “Не знаю, что есть — то есть”. Дальше мы стали встречаться, поженились и уехали в Америку.

Мне в мужчине важна, наверное, в первую очередь мужественность. Я очень не люблю рухлядь, таких, знаете, тряпок. Они меня часто окружают, иногда в качестве пациентов и в качестве бездомных — тех, которые приходят и говорят: “Ой, я распадаюсь”. Мне нравятся сильные, не качки, а сильные в плане принятия решений. Еще люблю образованных. И в Глебе это все срослось, даже чересчур. Когда я увидела, сколько он учился, я сказала: “Господи, ты чересчур умный”. Он блестяще окончил колледж по английской литературе, так же блестяще — юридическую школу. И добил меня тем, что здесь уже в 60 лет сдал экзамен по российской адвокатуре, тоже блестяще.

Переезд в Россию — это была моя инициатива, то есть моя жизнь так сложилась. И Глеб никогда меня не упрекнул, ни разу, хотя я знаю, что ему трудно. У него здесь совершенно другая юридическая практика, там он занимался банкротствами, а здесь, простите, уголовными делами… И да, я понимаю, что он сделал это ради меня. Были моменты, когда он обижался, что я уезжаю — в хоспис, к бездомным,— хотя всегда понимал, что это дело моей жизни. Однажды сказал: “Это невозможно, ты живешь с бездомными, дома чужие больные люди и вообще бог знает кто, дни и ночи — звонки, выходных нет, праздников нет, в отпуск ты не ходишь…”. Я сказала: “Одно твое слово — и я все прекращу. Если страдает семья — бери билеты, мы уезжаем”. Глеб знает, что я правда могу все бросить. Больше разговор не повторялся, но я была абсолютно готова эту черту переступить, потому что, знаете, я вижу последствия семейных конфликтов, когда люди не умеют договариваться, не готовы идти на уступки. Я готова. Все-таки когда столько лет брака, первое, что требуется,— терпение.

Про успех
Я не считаю себя успешной. Была бы успешная, давно бы сделала два хосписа: один для бездомных, второй — для онкологических больных, которые не могут находиться дома. Хоспис, где нет койко-дня, нет платы за лечение, а есть нормальный персонал, где люди от поступления до ухода из жизни окормлены и получают все необходимое. Успех для меня измеряется только результатом. Вот у меня получилось построить хоспис в Киеве — первый на Украине. Я очень дружила с Верой Миллионщиковой, которая сказала: “Все, остановись. Столько сил и денег вложено — тебе на всю жизнь хватит, чем заниматься”. А я не послушалась. Встретила бездомных и подумала, господи, а как же они? Давайте я попробую какую-то службу организовать, которая более или менее будет их реабилитировать.

Но наш центр для бездомных стал каким-то центром катастроф, мы все время в экстремальных ситуациях. С одной стороны, малоимущие, бездомные и психически больные люди, которые к нам приходят. С другой — параллельная история, которая связана либо с московскими пожарами, либо с потопами, либо вот сейчас с гуманитарной катастрофой на юго-востоке Украины… Сочетать это трудно, но получается. Безумно тяжело, но — да, мне нравится. Назвать это успехом? Не знаю. Я думаю, что мой единственный успех — роскошное здание хосписа в Киеве, где бесплатно лечатся 25 человек, где две детские палаты, где продолжает развиваться хосписная служба, несмотря ни на что. Но я всегда готова к тому, что где-то не получится, сорвется. У меня есть “план Б”, давно — с момента первых проверок фонда, когда стали искать иностранных агентов, когда начались жалобы от тех, кого не устраивало скопление поблизости такого количества несчастного народа. Мне сказали: “Мы будем стучать, писать, мы все равно вас закроем”. Так что если закроют — пойду в приют матери Терезы, буду работать там с самыми тяжелыми.

(Говорит по телефону.) На Яковлева, который нуждается в срочной транспортировке, все документы есть, понимаешь? По остальным будут получать согласие родственников на вывоз ребенка. Я подключу людей. Это по онкологии. Теперь по дэцэпэшникам — они же… Да, есть тяжелые. Наверное, повезу их в неврологическую больницу, где места дадут. У меня, знаешь, выбор-то невелик… Шесть в Москву, седьмого — он после бомбежки — я везу к Рошалю. Надо получить согласие, что этих шестерых клиника примет, слышишь? Сегодня буду этим заниматься, Дальше — возвращаюсь с документами, привожу Яковлева, и все.


Про Бога
Я абсолютно религиозный, верующий человек. Хожу в церковь, по возможности исповедуюсь, причащаюсь, крещу детей — и своих, и чужих. Не скажу, что без веры не смогла бы работать, я просто этого не знаю. Знаете, иногда бывают такие ситуации — они даже не всегда связаны со смертью людей, а когда просто не получается ничего: там неприятности, тут кто-то наезжает: люди разные, не все обязаны любить моих пациентов. Тогда я иду в храм либо просто ложусь в комнате с молитвословом и молюсь. Или про себя молюсь. Помогает, да.

Про страх
Как все, я, наверное, боюсь смерти. Даже скорее не смерти — неизвестности. Я не знаю, что там, я надеюсь, что там лучше. А самой смерти боюсь не панически — панически боюсь того, что вижу вокруг. И думаю, Господи, как ты можешь допустить такое… Вторая часть моего страха, она такая… это больше интерес, чем страх: увижу ли я тех, кого проводила, какая это будет встреча, какой там уровень общения… Вопросы, на которые никто из живущих не может дать ответа. Вот эта неизвестность меня пугает.

Про свободу
Я никогда не ходила на митинги, но я сидела здесь, в подвале, где мы сейчас разговариваем, а митинги шли рядом. И раненых несли сюда. Знаете что, я стараюсь держать нейтралитет. Не потому, что трусливая или у меня нет своих мыслей. Скажу так: за мной такое количество больных — и белоленточники есть, и коммунисты,— что я ничего своего не могу навязывать пациентам. Врач должен быть нейтрален. То же самое относительно войны на Украине: меня спрашивают: “Подписывала ты одно письмо или второе?” Ничего не подписывала. Я должна… как бы это сказать аккуратно… работать с обеими сторонами. Мне все равно, откуда ребенок, откуда раненый, за сепаратизм он или против. Свою точку зрения я не то что не высказываю — у меня ее просто нет. Я не политик ни разу, искренне вам говорю. Не понимаю, кто прав, кто виноват. Знаю одно: от хорошей жизни люди такое не устроят — то, что я видела в донецкой больнице. Понимаю, что было четыре года полного беспредела, когда отсутствуют лекарства, элементарные вещи, в которых нуждаются пациенты… Да, я сочувствую униженным и оскорбленным — я с такими работаю. Если бы я не видела мертвые тела, если бы я не видела заминированных дорог… После увиденного я говорю “нет войне!”, и мне все равно, как они ее прекратят. А когда я представляю, что это может случиться здесь, мне просто страшно. Надеюсь, не случится. Все-таки, знаете, на ошибках учатся, а то, что происходит сейчас там,— это страшная гуманитарная ошибка. Как можно было просмотреть — ведь все смотрели,— что страна медленно катится в никуда, нищает, лишается абсолютно всего… Надеюсь, здесь такой ошибки не будет. Я ни в одну партию не вступала, хотя предлагали практически все. Сначала отказывалась бессознательно, а когда начались эти события, поняла, что просто не имею права на политическое мнение. Это не означает, что я не сотрудничаю — да, с Прохоровым, да, с Мироновым. Но только в гуманитарном плане. Вообще, думаю, мир может опомниться только на ниве благотворительности. Мне хочется обе воюющие стороны привести к контуженной 14-летней девочке, которая не видит и не слышит, и сказать: “Ну что вы наделали? Давайте это прекратим. Давайте вы будете рубиться на какой-то нейтральной территории, но не при детях, не при беременных, не при стариках-инвалидах, не при переполненных психбольницах, не при больницах, в которых не обеспечивается гемодиализ и где больные совершенно точно погибнут, если не будет привезена гуманитарная помощь, а коридоры бомбят, понимаете?” Если существуют честные войны, то это — нечестная война.


Про деньги
Больше всего я люблю тратить на больных. Расстаюсь с деньгами легко-легко. Официально говорю, что не даю денег больным напрямую, в руки, но, конечно, даю, и, конечно, из своего кошелька. Чего не могу себе позволить? Очень хочу купить квартиру своему приемному сыну, но пока не могу. Могла бы, если бы не вложила в Донецк, в Киев, если бы не снимала бесконечные квартиры тем, кому негде и не на что жить, да… Сейчас приемный мой мальчик хочет жить отдельно — и правильно, он уже со своим ребеночком, с 11-месячной внучкой моей. Так что с квартирой его я это вот… Муж сказал: “Ну и что? Где деньги?” А я: “Ну, в общем, их больше нету”. Это единственное, пожалуй, о чем жалею из того, что не могу себе позволить купить. Конечно, если бы вдруг деньги огромные свалились — я первым делом открыла бы большую больницу для бедных, где будет все то, о чем я вам рассказала, куда больные с психическими заболеваниями приходить будут, как в дневной стационар. Сейчас Коля к нам с вами заходил, видели, в шапочке? Ему 36 лет, а уровень сознания — пятилетнего ребенка. Он страшно хочет поздороваться, но вы тут новая, и он боится помешать. Таких у меня 25 человек — они сюда приходят как в детский сад, понимаете? Иногда мы им устраиваем ужин — первое-второе, мороженое, фрукты. Так вот, я делала бы это два раза в неделю, если бы было у меня помещение нормальное. И, конечно, мечтаю о центре адаптации бездомных, где их можно обследовать, лечить, а дальше уже передавать тому, кто будет заниматься социализацией. Понимаете, даже одна спасенная жизнь — это жизнь человека, ребеночка… Поэтому не надо жалеть о потраченных деньгах. Я никогда не жалела, ни разу.


Про детей
Их у меня трое, все мальчики — 26, 20 и 19. Костя и Алеша родились в Америке, только Илья отсюда. Костя — художник, живет и практикует за границей. Алеша в колледже изучает индустрию авиаменеджмента и работает менеджером в аэропорту Денвера, штат Колорадо. Ему безумно нравится организация аэропорта, мечтает о своей авиакомпании. Младший, Илья, учится на повара, нам еще учиться полтора года. Вообще он из Саратова, это сын моей умершей пациентки — я его забрала, когда ему было 13. У Илюши удивительная судьба. Он подкидыш, его нашли в коробке около Ульяновского авиационного института еще с пуповиной и забрали в Дом ребенка. Там его усыновила женщина, которая через четыре года заболела раком и стала моей пациенткой. Они очень нуждались, мотались по приютам, по монастырям, в итоге получили крошечную однокомнатную квартиру в Саратове. В какой-то момент Илья стал мне звонить: “С мамой что-то не то, она плохо разговаривает”. Я говорю: “Завтра вылетаю, пока давай ей водичку и вызывай скорую”.— “Скорая не едет”. Я: “Господи, что делать? Ладно, потерпи”. В два часа ночи он звонит: “Даю маме воду, а вода изо рта выливается”. Ну, я все поняла. Говорю: “Буди соседей”. Прилетела, нашла ее дальних родственников. Они: “Кто платит за похороны?” Сказала: “Я”. Похоронили, смотрю, сидит такой мальчик и говорит: “В детдом не пойду”. Ну я… В общем, поехали в опеку, написали заявление, так он у меня появился. Знаете, такая ирония судьбы… У меня Илюша — метис, его отец, видимо, был темнокожий, то есть, не видимо, а точно. И вот я думала, что своим детям сказать. Уехала в Россию, еще и ребенка привела. Сказала. Старший так: “Нормально, а что?”. А младший — более эмоциональный: “Да ты что! У меня теперь правда есть черный брат? Как в Гарлеме? Круть какая, здорово!”

Чему я их учу? Всех троих учу терпению, учу смиряться с ситуацией, договариваться. Говорю: “Не повторяйте моей непростой судьбы”. Жду, чтобы они были счастливыми,— больше ничего.


Про важное
Трудно быть в конфликте с половиной города, когда одни говорят — “разводишь бомжей”, другие — “ты святая”. Я не люблю, когда меня идеализируют, но огорчает и продуктивная ненависть: “Чтоб ты сдохла! Подожжем дом, выб… твоих уничтожим!” — не скажу, что это мешает жить, но осадок остается, правда. Пытаюсь оправдать и этих людей, думаю, что, наверное, у них в жизни не все в порядке. Здесь у меня тоже своего рода нейтралитет: я стараюсь осаждать тех, кто приходит и говорит: “Вы живая, вы действительно есть? Потрясающе!”, и тех, которые говорят: “Убирайся с этой помойки”. Есть один деятель, который открыл ресторан и считает, что когда мы кормим бездомных, то доставляем массу эстетических неудобств его посетителям. Я говорю: “У меня нет другого места, где их кормить, понимаете?” И так мы идем на все уступки, я драю буквально всю улицу, до метро “Новокузнецкая”, потому что кто бы ни швырнул окурок — считается, что это мои люди. Объясняю, что даже если я уеду, бездомные никуда не денутся: они традиционно в центре города. Есть те, кто понимает, есть те, кто говорит: “Ты корень зла”. И есть третьи, которые говорят: “В этом определенно есть корысть, ты что-то с них имеешь, с этих бездомных”. Я стараюсь не отвечать никому, делаю свою работу, и все. Мою жизнь можно назвать “терпение во всем” — я терплю и просто думаю, как быть, что делать, когда в двадцатый раз откажут, когда здесь подставили, там подвели, в банке деньги прогорели — и зачем я туда их положила… Господи, я ведь даже не знала, что такое может случиться, понимаете? Я восьмой год в России, но так и не научилась какие-то вещи понимать. До сих говорю: “Да вы что? Неужели это возможно?” Оказывается, возможно. Часто вспоминаю Америку — какой приятной и спокойной может быть жизнь… Но это скучно.

источник


Вернуться к началу
  Профиль  
 

Сообщение Добавлено:  
Не в сети
Модератор
Аватара пользователя
Автор темы
Имя: Ксения
С нами с: 12 дек 2006
Сообщений: 4998
Изображений: 3
Откуда: между двух мостов
Благодарил (а): 187 раз
Поблагодарили: 773 раза
Космонавт-испытатель Сергей Рыжиков: Хочется перенести из космоса на Землю атмосферу любви.
«Афон – любимое место, которое я наблюдал из космоса»
Изображение
Сергей Рыжиков - российский космонавт-испытатель отряда космонавтов Роскосмоса. 121-й космонавт России (СССР).
Совершил космический полет в качестве командира экипажа транспортного пилотируемого корабля «Союз МС-02» и бортинженера экипажа Международной космической станции в октябре 2016 – апреле 2017 года. Участник основных космических экспедиций МКС-49/50. Продолжительность полета составила 173 суток 3 часа 15 минут 21 секунду.
Подполковник запаса.
Пост на Земле и в космосе
– У космонавтов есть разные традиции перед полетом, многие даже мистические. И, в то же время, обязательно перед полетом совершается молебен в Троице-Сергиевой Лавре. Как это все уживается?

– Человечеству всегда было свойственно понимание того, что мы связаны с чем-то необъяснимым для нас. В советское время по понятным причинам все заменялось мистификациями, разными традициями. Это объяснимо и, наверное, оправданно. А в наше время, поскольку есть возможность не только размышлять над этим, но еще и озвучивать, не боясь последствий, сочетаются старые традиции и новые.

Молебен в Троице-Сергиевой Лавре, о котором вы сказали, не является обязательным, участие в нем – на выбор экипажа, потому что люди разные, и у каждого свое мировоззрение. Эту традицию ввел еще в 60-е годы Юрий Алексеевич Гагарин. Он первый съездил в Лавру, и потом еще некоторые экипажи туда возил. Наш духовник игумен Иов (Талац) – по образованию историк, он старался все выяснить основательно. А сейчас это уже естественно и перед началом космического полета, и по окончании тоже.
– Когда вы на Земле, вы, наверное, соблюдаете посты, как человек верующий. А в космосе?

– Есть такие вещи, о которых не особо хочется говорить открыто, потому что они сокровенные.

Да, конечно, стараюсь соблюдать посты. Но это же не цель, это средство. И этим средством надо разумно пользоваться и, уже имея небольшой земной опыт, понимаешь, что и на орбите это тоже необходимо. Для меня было очень радостно и удивительно, что это можно было сделать без последствий для работы, для организма. Я понимал озабоченность наших медиков, когда на подготовке заявил, что в этот период мне желательно вот такой рацион питания обеспечить. Спасибо нашему врачу экипажа, который поддержал меня. У нас все открыто для специалистов, нельзя от себя что-то личное творить, поэтому я сказал об этом заранее. Рождественский пост прошел с радостью и без каких-то затруднений. А вот на Великий мне уже пришлось смиряться, потому что на меня надавили, сказали: рыбу ты обязан есть, хочешь не хочешь.
– В сложных условиях, в той же Якутии, например, никогда от рыбы не отказываются.

– Да, как на Соловках даже.

– Но все-таки полгода причащаться вам не получалось, конечно.


– Конечно, да, невозможно.

Позывной «Фавор»

– И получается, что ваша последняя (или, как говорят летчики и космонавты – крайняя) экспедиция оказалась самой религиозной – ее так журналисты назвали.

– Я бы не согласился с этим определением. Многие предшествующие экипажи не скрывали свою веру, и в космос уже неоднократно летали святыни, частица мощей преподобного Сергия и святителей московских Петра и Филиппа, великомученика Георгия, и кресты летали с ребятами, все с благословения. Отец Иов провожал, встречал экипажи. Не думаю, что наша экспедиция какая-то особенная, чем-то отличающаяся. Валерий Григорьевич Корзун – главный алтарник в нашем храме. Юрий Валентинович Лончаков летал с мощами преподобного Сергия.
– Расскажите про ваш позывной «Фавор».

– Я долго его искал. И к детям ездил, и советовался здесь, в центре, со старожилами, со специалистами. Помню, как у нас было первое испытание по программе общекосмической подготовки – работа в сурдокамере, и необходимо было выбрать позывной. И я на тот момент выбрал «Мир». Мне он чем-то понравился, потому что значение этого слова не только, как мир в плане «без войны» и окружающая нас действительность, но еще я вычитал, что, оказывается, «миром» раньше называлось сельское поселение. Поскольку у меня крестьянские корни, мне этот позывной был близок – община, какой-то свой тесный мир…

Но я понимал, что этот позывной фонетически не звучный и, может быть, слишком громкий. В общем, когда уже все мои поиски иссякли, я просто спросил у батюшки. И он мне тут в лоб сразу – «Фавор». Я сначала засомневался, это ж так громко, это еще громче, чем «Мир». «Ну, смотри, подумай». Мои повторные попытки придумать позывной ни к чему не привели. И сейчас я понимаю, насколько батюшка был прав, моментально попал в точку. И когда я экипажу предложил его 19 августа, меня ребята поддержали.

– И эмблему тоже вы сами придумали?


– Да, эмблему тоже. Непростой был у нее путь. Разные варианты были. И в итоге очень большую помощь оказал Андрей Бабкин, космонавт набора 2010 года, очень увлекается символикой. Благодаря ему и Виктору Николаеву, а также его друзьям заграничным, эмблема получилась в итоге вот такой. Радует.
– Тем более 19 августа – праздник Преображения – это и ваш день рождения. И Фавор, и в Звездном храм Преображения, и на вашей малой родине тоже храм Преображения. Интересно как все складывается.

– Ну, это же не мы складываем, так получается.

Афон из космоса – не просто географический объект
– Вы перед полетом были на Афоне. Это была ваша личная инициатива?

– Давно об этом мечтал, конечно. В марте прошлого года, после «дублирования» мне дали 10 дней отпуска перед последующей подготовкой в составе основного экипажа, и я слетал во время Великого поста на Афон. Получил свою долю того положительного заряда, который, наверное, в определенной степени помог эти полгода пройти и справиться с теми сложностями, которые в тот момент возникли. Ну, и самое главное – удалось побывать в том святом месте. Может быть, это громкие слова, но люди, которые там живут, покрывают нашу планету и всех нас своей любовью, своей молитвой. Удивительное место. И, наверное, это одно из самых любимых мест, которые я наблюдал из космоса, фотографировал.
– Оно как-то по-другому выглядит?

– Конечно, выглядит по-другому. Одно дело – на Земле ходить и смотреть на гору...

– Нет, я имею в виду – по сравнению с другими местами из космоса. Как говорили про Оптину, что космонавты видели даже луч света с этого места.

– Я тоже читал Нину Павлову, про этот луч, и, признаюсь, так и не удосужился уточнить у космонавтов. Я выяснил, кто летал в это время, посмотрел все эти даты, но те люди уже все на пенсии, и мне не удалось с ними поговорить и спросить, как это было, как они это видели, в каком виде. Про себя не могу сказать, что с орбиты видел что-то необыкновенное.
Хотя, конечно, полярное сияние в Крещенскую ночь – необыкновенное явление, красивое, зрелищное, еще и плюс такой праздник большой. Оно над Россией было, с северо-запада где-то над Питером начиналось и в сторону Урала распространялось. Очень красиво. Впечатляет. Но такого чего-то необычного на Афоне... Он красив, его легко найти, но чтобы он чем-то таким особым обладал, я не сказал бы. Хотя, конечно, гора сама по себе неповторимая. И с какого бы ракурса ни проходила трасса орбиты, на нее смотришь и понимаешь, что это не просто географический объект, это что-то гораздо большее.
– Такой вопрос: Бог ближе на орбите или на Земле?

– Высота орбиты станции – около 400 километров. До Питера в два раза больше, чем до космоса, если уж по расстоянию. И по себе не ощутил, что Бог там ближе. Совершенно точно сказал отец Иов, что Бог ближе к тому, у кого сердце чище. А на орбите возможности его очищать особенно не было, даже я бы сказал, что какое-то отдаление произошло, потому что там работа, рутина. И, в общем-то, сердце не очищается, а грубеет. На Земле, в храме присутствие Бога ощущается гораздо ярче, гораздо явственней. Мы вернулись на Страстной неделе, и первая за полгода служба – Пасхальная, это же словами не передать! Вот где стартовая площадка в Небо. Вот где была реальная близость к Творцу!

«О смерти я вообще не задумывался»
– Когда вы готовились, и в самом полете вы же понимали, что подвергаетесь очень большому риску? Все могло произойти. Был страх смерти? Что помогало его преодолеть? И были ли какие-то ситуации, когда точно помогал Господь, вмешивался в течение обстоятельств?

– За годы подготовки мы привыкли к тому, что большей частью все проходит упорядоченно, планово, слаженно и без серьезных эксцессов. Хотя случалось разное, но, в общем, не выходило за рамки, граничащие с жизнью и смертью. Поэтому был настрой, понимание, что все уже «вылизано», все уже отработано и на Земле, и в технике, и экипаж подготовлен хорошо, и, в общем-то, все должно быть штатно, спокойно, без каких-то происшествий. Поэтому о смерти я вообще не задумывался.
Но когда я общался со своими товарищами по экипажу, видел их трепетные взаимоотношения в семье, видел, как это беспокоит их семьи. И, конечно, мои родные тоже переживали. И в этот момент я понял, что страх есть, но страх не за себя, а за экипаж, и скорее не страх, а реальное осознание возможной опасности, и моей ответственности за ребят как командира.

«Я мечтал стать летчиком»
– Сколько лет вы ждали экспедицию в космос?

– 10 лет.

– Сложно было? Или вы точно знали, что в конце концов окажетесь в космосе?

– Конечно, невозможно было точно знать. Но я верил, ждал, надеялся. Это средний срок. Те ребята, которые шли впереди нас, примерно столько же ожидали своего полета. Поэтому я был настроен примерно на такое же время.

– Как появилась эта мечта? Это такое детское «хочу быть космонавтом» или другой путь?

– В детстве мы, конечно, мечтали о космосе, но эти мечты были присущи многим в то время. Тогда все мечтали. Более осознанно я мечтал стать летчиком. Для меня это был выбор с самого раннего детства, к которому я последовательно шел, готовился.

Космонавтика периодически всплывала и уходила в тень авиации, но было понимание, что это что-то слишком высокое, заоблачное, недостижимое. Я, конечно, читал книги, интересовался, периодически мечтал о космосе, но эти мечты были на грани невозможного, чего-то далекого. Поэтому осознанно я принял решение, когда узнал, что есть набор в отряд космонавтов, что у простого летчика есть возможность испытать свои силы.
– Вы бываете в Америке и работаете с американскими астронавтами. Насколько подготовка в России сложнее, тяжелее? У вас есть какое-то впечатление о разнице подготовки – по совместной работе или по каким-то подготовительным моментам?

– Поскольку мы уже достаточно длительное время работаем вместе, то и учимся друг у друга, и дополняем друг друга. Мы, например, совместно с астронавтами в рамках подготовки уже непосредственно к космическому полету проходили испытания по выживанию в различных условиях. И у них тоже есть тренировки по операциям в экстремальной окружающей среде, но они проводятся в несколько другой форме.

Например, подводное испытание, когда астронавтам в лаборатории под водой, на глубине 19 метров, создаются условия, приближенные к условиям проживания на орбитальной станции, или длительный период выживания в пещерах. Сейчас, наверное, вы слышали, эксперимент проводится на Гавайях, где его участники 8 месяцев живут на базе в изоляции. Но это не отбор и не подготовка, это немножко другое, это уже эксперимент в рамках подготовки к работе на другой планете.

– А изоляция на Гавайях – это психологическое или физическое испытание?

– Психологическое, экспериментальное. Разнополый (7 человек) коллектив выполняет определенные научные программы. И, конечно, за ними наблюдают и в плане психологического взаимодействия.

«Я не женщина, я астронавт»
– Как вам работалось с женщиной-космонавтом? Почему у нас в России нет женщин-космонавтов?

– России все-таки более близко понятие, что для женщины основная профессия – это быть мамой. Может быть, поэтому. Как говорят, у космонавта нет пола, мужского или женского. Ведь космическое пространство – это враждебная для человеческого организма среда, и там не будет никаких поблажек вне зависимости от того, мужчина ты или женщина. И там тоже есть такое понимание, что «я не женщина, я астронавт». Но это их выбор, я не имею права никого осуждать. А в профессиональном плане этих женщин есть за что уважать, потому что у них предельно ответственное отношение, максимальная выкладка, высокий профессионализм. И, конечно, в плане совместной работы отставать нам как-то было не к лицу, поэтому приходилось подтягиваться, стараться, быть на уровне.

– Все-таки менталитет, действительно, другой. «Я не женщина, я астронавт»…

– Да, ни капли не уступить, быть и в физическом, и в профессиональном отношении на уровне с мужчинами, без всяких поблажек.

Немного странно это было?

– Да, для нас, конечно, немного непривычное восприятие.

Но поймите, что не все так жестко и параллельно-перпендикулярно. Женщина в любой ситуации остается женщиной, она никогда не прекращает следить за собой, всегда хорошо выглядит, вкусно готовит.
И готовиться в полет, и работать с ними мне очень понравилось. Они очень адаптивные, приветливые, открытые, причем не натужно, не искусственно, и всегда готовы помочь в любой момент. Ни одна наша просьба не осталась без ответа. В общем, у меня самые положительные, добрые воспоминания и о подготовке, и о совместной работе. Очень интересно было.

– А на каком языке вы общались?

– На известном – «рунглише», то есть они стараются больше использовать русский язык, мы – английский. Задача стоит такая: как можно быстрее донести нужную информацию и, соответственно, обратно ее воспринять также без сложностей. Если выполняем какие-то эксперименты или работы с использованием российской техники, то, естественно, терминология русская, если английской – то английская. Ну, и даже разговорный язык в себе сочетает оба языка.

источник


Вернуться к началу
  Профиль  
 

Сообщение Добавлено:  
Не в сети
Модератор
Аватара пользователя
Автор темы
Имя: Ксения
С нами с: 12 дек 2006
Сообщений: 4998
Изображений: 3
Откуда: между двух мостов
Благодарил (а): 187 раз
Поблагодарили: 773 раза
Космонавт-испытатель Сергей Рыжиков: Хочется перенести из космоса на Землю атмосферу любви.
часть 2.
Изображение
«Первый приезд в Звездный – это незабываемо»
– А что больше всего врезалось в память? Когда вы уже были на корабле, или когда в Звездный приехали?

– Конечно, первый приезд в Звездный – это незабываемо.

– Вы приехали, когда поступили в отряд?

– Нет, я сначала приехал на собеседование, потом – на медицинскую комиссию, а потом уже приехал проходить отбор. Хотя, когда я служил в полку летчиком, дважды приезжал в Звездный вращаться на центрифуге для планового стационарного медицинского освидетельствования. Но когда я уже с пониманием, с другими задачами переступил порог КПП, увидел эти сосны, устремленные ввысь, конечно, были ассоциации с новым стремлением, с ракетами. Это было незабываемо, очень мощное впечатление.

Помню, это было в мае. Я приехал на медкомиссию, шел с электрички, там лес очень красивый, ландыши вокруг. Было благоухающее, торжественное внутреннее ощущение какой-то причастности или будущей причастности к чему-то большому. Наверное, даже больше незабываемо, чем посадка в ракету. Тут уже были технические моменты, уже не до впечатлений, не до эмоций, это уже работа.

– Когда я смотрела видео про ваше приземление, у вас был такой взгляд... Может быть, я так интерпретировала, но было ощущение, что вы посмотрели на небо, на землю: ага, все на месте, нормально.

– Да, когда закончились основные послепосадочные операции, люк открыли и переместили в кресло, то есть основная, самая важная работа уже осталась позади, и можно было немного дать волю каким-то ощущениям. Действительно, мы полгода не были на Земле, она же родная: тут и запахи, и люди, и встречи, и взгляды. Конечно, это все оказывало определенное влияние. Поэтому можно было немножко дать волю себе.
– После вашего полета что-то изменилось в отношении к Земле, к людям?

– Конечно, нельзя остаться равнодушным. Глобально полет общее мировоззрение не меняет, но какие-то свои коррективы в мироощущение он привнес. Действительно, наш космический корабль «Земля» маленький, действительно хрупкий, нуждается в нашей общей трепетной защите. И восприятие континентов иное, если реально на них смотреть, а не просто представлять по школьным учебникам географии. Конечно, это накладывает свой отпечаток.

– Мечта быть летчиком из окружения взялась? Друзья повлияли, или кто-то еще?

– У меня дедушка служил в авиации, воевал, дошел до Кенигсберга в составе бомбардировочного полка на самолетах «Бостон», которые поставлялись по ленд-лизу. И что-то он рассказывал, конечно, в детстве. Я родился в городе Бугульма, в Татарской АССР, а потом родители переехали в Тюменскую область, мне был год.

Но, поскольку к бабушкам-дедушкам мы летали как минимум раз в год, а то и почаще, самолет был для меня уже привычным понятием, ну и, конечно, завораживающим. Меня всегда тянуло все в самолете посмотреть-почитать, все лючки проверить, а в кабину заглянуть – это вообще счастье.
Мы однажды летели небольшим Л-410 из Ейска в Ростов, я тогда второй класс закончил. Увидел, что у летчиков перегородки между кабиной экипажа и салоном не совсем закрыты, есть щелочка. Мы сидели на переднем сиденье, я в щелку голову засунул и наблюдал за действиями экипажа, а летчик меня увидел. Иди, говорит, сюда. Посадил на колени – вот он, предел детского счастья! Я сижу на коленях у летчика, за штурвал держусь. Тут, конечно, решение стать летчиком было принято однозначно.
Не было ситуаций, когда не знаешь, что делать
– Скажите, а подготовка и сам полет чем-то отличались? Вы наверняка на этой центрифуге перегрузки переносили намного больше, чем потом в полете.

– Ну, конечно. Представляете, космонавты первых наборов вообще испытывали 20-кратные перегрузки, то есть с очень большим запасом. Ученые, специалисты пытались выяснить запас прочности человека на случай самых разных нештатных ситуаций. У нас, конечно, было все попроще: максимальные перегрузки хоть и примерно в два раза превышают штатные, но они соответствуют тем, которые нештатно могут быть и бывали уже в истории. Они нормальные по переносимости, тем более те перегрузки, которые испытывают космонавты, отличаются от тех, которые в авиации, по направлению воздействия и по степени их влияния на организм, на состояние человека. В авиации немножко посложнее, потяжелее.

– А были какие-то ситуации, когда вы не знали, как себя вести, что делать? Или все-таки вы все заранее проработали?


– Пилотируемая космонавтика живет и развивается уже полвека. И, конечно, с каждым полетом в общую копилочку привносятся определенные знания, наработки на основании послеполетных докладов экипажей, на основании штатных и нештатных рабочих ситуаций. Специалисты работают, все совершенствуется. Лекарства есть с большим запасом, всегда можно их скомбинировать, выйти из положения. В общем, таких ситуаций, чтобы можно было сказать «я не знаю, что делать», не было. Ни в подготовке, ни в процессе полета. Какие-то сложности, конечно, возникали, но они были решаемые, рабочие, как с точки зрения подготовки, так и с точки зрения какой-то смекалки, выхода из ситуации имеющимися доступными способами.

«На Марсе будут яблони цвести»
– В космосе вы проводили много научных экспериментов, вы рассказывали, что выращивали какие-то овощи и салаты, и даже ели. В то же время ведь под действием радиации жуткие мутации происходят. Как вы это все ели? Не страшно было?

– Мы употребляли в пищу салаты, выращенные на американском сегменте. Это нас коллеги угощали из своей установки.

– Сами-то они ели?

– Конечно. Дело в том, что образцы выращенных растений ранее уже отправлялись на Землю, их исследовали, поэтому и получили добро на их употребление в пищу на борту. Сами понимаете, что все регламентировано, просто так нельзя принять решение.

– Но, тем не менее, яблочки-то килограммовые вырастают же сейчас?

– На Марсе будут яблони цвести, а пока еще…

– Нет, подождите. Кто-то из космонавтов рассказывал, что из семян из космоса выращивают какой-то необыкновенный морозоустойчивый хлопок и еще яблони, и яблоки потом весом до килограмма. Меня соседи по даче просили семечко у вас попросить.

– Семечко? Видимо, у меня здесь пробел в подготовке. Тем более, по этому эксперименту с нашей оранжереей работал Андрей Борисенко, он должен был выращивать перец. Про эти яблочки я слышу впервые.

– Но хоть про какой-то эксперимент расскажите.

– Нам удалось, если уж речь зашла о питании, поработать над пробиотиком. В феврале на пятом грузовике нам доставили оборудование для этого эксперимента, мы установили новый «главбокс» и выполняли перетиснение раствора в сухой пробиотик. И в дальнейшем специалисты определяли его качества, его готовность для употребления в пищу. А поскольку этот продукт необходим для нормальной работы ЖКТ в длительных космических полетах, надеемся, это будет шагом не только к экспериментальному, а уже к штатному использованию на борту.

– Может быть, вы что-то такое расскажете, чего мы не знаем о космонавтах, то есть какой-то секрет откроете? У нас же наверняка представление очень неверное о жизни на космической станции.


– Ну почему неверное? Как-то Георгий Михайлович Гречко очень емко сказал: «Какие секреты? Просто обычные люди работают в необычных условиях». А условия действительно необычные. Даже за шесть месяцев экспедиции все равно не мог насладиться состоянием невесомости, возможностью перемещаться, летать, аки…(Смеется) Действительно, непередаваемое ощущение! Это, наверное, самая важная отличительная особенность – постоянное нахождение в этом состоянии. Я не говорю уже о возможности наблюдать красоты и вообще земную поверхность.

«Рабочий день расписан по минутам»
– А как складывается день? Понятно, что режим очень строгий.

– Рабочий день регламентирован, расписан по минутам. Есть рабочая зона, есть личная зона, есть зона отдыха. Выделяется время для выполнения физических упражнений, ежедневно по два с половиной часа, независимо от праздников и выходных, – это железное правило.

В шесть утра подъем, полтора часа личное время: привести себя в порядок, осмотреть станцию, выполнить первоначальные действия по перезагрузке компьютеров, по проверке состояния систем. Дальше подготовка к работе: нужно прочитать радиограммы, все задания на текущий день. Затем утренняя конференция с ЦУПами. Приступаем к работе до обеда с перерывом на физические упражнения.

В зависимости от текущего дня проводим какие-то эксперименты, определяя их последовательность, объем. И пытаемся, если высвобождается время, выполнить еще так называемый task-лист. Это дополнительные задачи, которые не являются основными, а выполняются экипажем при наличии времени, возможностей и желания, хотя желание присутствует всегда, а времени не всегда достаточно. Как правило, эти работы связаны с земной поверхностью – наблюдением, фотографированием, съемками.

Час на обед. Сразу после обеда продолжение работы, та же физкультура. И вечером конференция уже по итогам дня и по предстоящим задачам на следующий день, сверка радиограмм, уточнение особенностей, уяснение задач. Экипажи ставят перед ЦУПом свои вопросы на следующий день, чтобы с утра получить ответы и приступить к работе с полным пониманием задачи. Дальше – личное время, которое, конечно, личным является относительно. Ужин, подготовка ко сну. Сон у нас по распорядку – с 21:30 до 6:00.
– А что вы там читали, какие фильмы смотрели? Что делали в личное время?

– Опять же Георгий Михайлович Гречко говорил: «Каждая минута на орбите важна, ведь такие дорогостоящие государственные затраты». Я с этим чувством и летел туда, как ребенок все это пронес. Мне, честно говоря, жалко было времени на просмотр фильмов, на чтение. Я это делал только в процессе физкультуры: вот ты бежишь полчаса на дорожке – включил себе что-то присланное ЦУПом, группой психологической поддержки экипажа, от родных, может, небольшую видеозарисовку посмотришь, радио послушаешь, не в прямом эфире, а уже вырезанный кусочек. Вот и все.

Фильм я посмотрел полностью один раз, и то на американском сегменте. В конце рабочей недели обычно мы собирались у нас, а на следующий день, в субботу, собирались у партнеров, это был совместный ужин экипажей. Можно было и текущие проблемы обсудить, и предстоящие. Ну и, конечно, расслабиться немножко, пошутить, поговорить за ужином, – тоже способ снятия эмоционального напряжения, накопившегося за неделю. Ну, а книги… ни одну я не осилил до конца. Только про святителя Иоанна Шанхайского я на ура за неделю прочитал, настолько книга была интересная.

– Но Библию все-таки вы взяли с собой.

– Не Библию, я Евангелие взял, книжную миниатюру.

– И частицу мощей Серафима Саровского? Вы ее уже отдали в храм?

– Да, сразу по прилете, через несколько дней.
– Как-то практически ощущалось, что преподобный Серафим был с вами на орбите?

– Конечно, ощущалось, что наш экипаж не из трех человек состоит. Как минимум, из четырех, а как максимум – гораздо из большего, просто мы это своими огрубевшими сердцами не чувствовали, не понимали.

Сложно это объяснить, потому что это уже вне нашего земного миропонимания и, опять же повторюсь, что каких-то явных видений, образов не было. А внутреннее понимание, что сам преподобный рядом, словами не описать и не передать.

«Полет в космос – это только начало, и надо дальше развиваться»
– Свершилась ваша мечта, и, казалось бы, о чем еще больше мечтать? В нашем представлении это абсолютная вершина.

– Ну что вы! Как в авиации: выполнил определенный набор полетов, достиг какой-то определенной классной квалификации, смотришь, есть ли возможности дальше двигаться? И, конечно, стремишься, работаешь в этом направлении. И здесь у нас поле очень обширное для деятельности.

Сказать, что мечта сбылась… Конечно, сбылась, но это не значит, что это все. Это только начало, и надо дальше развиваться. Мы столько не выполнили еще, например, выход в открытый космос, к сожалению, на нашу экспедицию не был предусмотрен. Много работ, которые я не выполнял, потому что они были запланированы на других ребят, а я с тихой завистью смотрел, что они это делали, а мне не довелось. (Смеется)

Работы еще очень-очень много, и мне это интересно, мне все эксперименты очень понравились. И не только эксперименты, а вообще работа, настолько это увлекательно и интересно. Поэтому впереди работы очень много. И мечтаний, и устремлений на будущую работу тоже много.

– А что ждет профессию космонавта в обозримом будущем?

– Конечно, мне бы очень хотелось сказать, что будет развитие в плане техническом – поступление новых кораблей, новых носителей, новых стартовых площадок, новых станций или, по крайней мере, модулей, новых более масштабных задач, с привлечением на орбиту не только таких специалистов, как летчик или инженер, но и врачей, агрономов. Я читал об этом еще в детстве, и до сих пор в том виде, как оно читалось и мечталось, еще многое не реализовано.

Поэтому просто верю, надеюсь, что мы будем рассматривать нашу работу не только как способ получения заработной платы, а хотя бы как немножечко приближенное к тому, что чувствовали люди, которые создавали эту технику полвека назад, и которые всю свою душу, все свое устремление вкладывали в это дело. Тогда, наверное, будут и какие-то масштабные прорывы, и серьезные достижения.

– Что-то скажете читателям и вообще землянам?

– Я ж тоже землянин!

– Остальным.

– Хочется пожелать экипажу нашего космического корабля с названием «Планета Земля» благополучного полета, бережного, трепетного отношения к своему космическому кораблю и ко всем членам экипажа, которые его населяют.

Хотелось бы хоть в чем-то перенести на Землю ту атмосферу, которая есть на борту станции, она там очень внимательная, не допускающая не то что конфликтов, а даже раздорных мыслей. По крайней мере, нам надо стараться в этом направлении работать, чтобы вражда, непонимание были не то что побеждены, но, по крайней мере, нивелированы и общим пониманием нашего совместного полета в пространстве и времени, и любовью ко всему, что нас окружает, и, конечно, друг к другу.


источник


Вернуться к началу
  Профиль  
 

Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему [ Сообщений: 4 ]

Часовой пояс: UTC + 10 часов


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

[ Администрация портала ] [ Рекламодателю ]