Раз в крещенский вечерок

Ведьмы из Малороссии, упыри и другая нечисть: русская фантастика XIX века

Как известно, на Святки, между Рождеством и Крещением, из разных углов лезет всевозможная нечисть. Среди русских писателей XIX века было много знатоков темных сил: «Горький» рассказывает о пяти неочевидных произведениях, в которых резвятся колдуны и бушуют вурдалаки.

В середине 1820-х годов в русской литературе появился новый жанр — фантастическая повесть. Он быстро завоевал читательскую любовь, многие писатели решили попробовать себя в нем, а для некоторых фантастика стала основной темой. Один за другим появляются «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» А.А. Погорельского (1828), «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н.В. Гоголя (1831—1832), «Пестрые сказки» В.Ф. Одоевского (1833), «Вечер на Хопре» М.Н. Загоскина (1834) и т.д. Новый жанр обсуждался в журналах того времени: «Московском телеграфе», «Московском вестнике», «Сыне отечества» и других. Романтизм, наследуя готической литературе, всегда питал интерес ко всему мистическому и необычному. Толчком к развитию фантастической повести в России стали переводы Эрнста Теодора Гофмана. Первый был осуществлен в 1822-м («Девица Скудери» в приложении к «Сыну отечества»), а к 1840 году на русском опубликовали 62 рассказа Гофмана. Отечественные авторы активно использовали гофмановские темы и мотивы. Впрочем, Гофман был не единственным, кто повлиял на русскую фантастическую прозу. Например, В.Э. Вацуро пишет, что на Ореста Сомова решающее влияние оказал Вашингтон Ирвинг; кроме того, существовала мощная традиция готики, предшествовавшей романтизму и ставшей первым коммерчески успешным жанром.

Антоний Погорельский «Лафертовская маковница» (1825)

В Лафертовской части Москвы жила старушка-маковница, умевшая печь удивительно вкусные маковые лепешки. На самом деле она была ведьмой, промышлявшей по ночам гаданием и общением с нечистью. У старушки был племянник Онуфрич, бедный почтальон и набожный человек. Ведьма приходилась крестной матерью его дочери Маше, которую очень любила. Однажды Онуфрич набрался храбрости и решил уговорить старушку, чтобы она покаялась и бросила нечистый промысел, однако та рассердилась и вытолкала племянника из дома. Через несколько лет Ивановна, корыстная жена Онуфрича, решила во что бы то ни стало помириться с маковницей — Онуфрич был единственным наследником теткиного добра, а Машу следовало выдать замуж. Ведьма наколдовала ей жениха и повесила на шею ключ от сундука со своими сокровищами, однако место, где они хранятся, не открыла, посулив, что обещанный жених поможет увеличить богатство.

Спустя некоторое время старуха умерла. Семья Онуфрича переселилась в теткин дом, а Маша влюбилась в приятного молодого человека по имени Улиян. В новом доме Ивановне и Маше стал мерещиться призрак старухи. Ночью девушке казалось, что «холодная рука гладила ее по лицу», а привидение маковницы и ее черный кот подзывали к колодцу во дворе. На другой день к ней посватался титулярный советник Аристарх Фалелеич Мурлыкин, который «с приятностию выгибал круглую свою спину» и «умильно на нее поглядывал, почти совсем зажмурив глаза». Маша без труда узнала в нем черного кота маковницы, который всюду ее сопровождал, а после смерти старушки пропал. Всегда покорная воле родителей, на этот раз девушка наотрез отказалась выполнять ее — она выбросила ключ от ларца с сокровищами в колодец, а кот прыгнул туда за ним. Вскоре отец нашел Маше нового жениха — сына своего старинного друга, который оказался тем самым Улияном.

«Лафертовская маковница» была опубликована в 1825 году в мартовском номере журнала «Новости литературы», критики назвали ее «первой фантастической повестью России». В 1828-м повесть вошла в цикл «Двойник, или мои вечера в Малороссии». Именно с этим сборником принято связывать начало «русской гофманианы». У Погорельского, как и у Гофмана, «в национально окрашенный быт вторгается фантастика». Мистика в «Лафертовской маковнице» уютная и почти нестрашная, заглушаемая бытом, а черный кот, обернувшийся в обаятельного Аристарха Фалелеича Мурлыкина, отсылает к одному из главных литературных котов — гофмановскому Мурру.

К слову, кот Погорельского многим запал в душу, в том числе Пушкину: «Душа моя, что за прелесть бабушкин кот! Я перечел два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Три. Фал. Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повертывая голову и выгибая спину». Как часто и у Гофмана, после непродолжительной борьбы с нечистой силой следует воссоединение влюбленных.

Орест Сомов «Киевские ведьмы» (1833)

Одна из лучших повестей Сомова рассказывает о любви молодого казака Федора Блискавки к красавице Катрусе, о матери которой ходили слухи, будто она ведьма. Казак стал примечать, что к концу каждого месяца его любимая жена начинала тосковать. Однажды он нашел у себя под подушкой пучок сон-травы: выбросив ее, Федор проследил за Катрусей и понял, что она летает на шабаш на Лысой горе. В следующую ночь казак отправился за женой. На шабаше он увидел множество знакомых, о которых никто не сказал бы, что те знаются с нечистой силой.

Блискавку обнаружили упыри и ведьмы — по суровому закону его должна умертвить жена. Катруся выпила его кровь, но перед этим поведала правду о себе: о том, как мать против воли сделала ее ведьмой и как страдает ее душа. Катруся не раз пыталась отступиться от своего страшного дара, но нечистая сила так просто не отстанет. Вскоре после смерти казака пропала и его жена. Ходила молва, будто ее сожгли собственные товарки за то, что она пыталась забросить свое ремесло.

Орест Михайлович Сомов (1793—1833) считается одним из предшественников Гоголя. Он на несколько лет раньше обратился к украинскому этнографическому материалу. В «Сказках о кладах» (1830) писатель декларирует свою позицию: «собрать сколько можно народных преданий и поверий, распространенных в Малороссии и Украине между простым народом, дабы оные не вовсе были потеряны для будущих археологов и поэтов». Народные верования не единственный источник произведений Сомова. В 1818-м писатель переводит «Путешествие по Далмации» аббата Д.Б. Фортиса, где один раздел посвящен верованиям морлаков, в том числе вампирам.

Этот текст оказал огромное влияние на «вампирскую» тему как у европейских авторов (Гете «Коринфская невеста», «Гузла» Мериме и др.), так и русских, в том числе Сомова. Он соединил чистый этнографический материал и европейский сюжет о деве-смерти и утвердил представление о Малороссии как о месте, где нечисть чувствует себя вольготно, а наступить ведьме на хвост в базарный день — обычное дело. Представление это так окрепло, что Владимир Даль в своем очерке писал, что «ведьма… водится собственно на Украине».

Владимир Одоевский «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем» (1834)

Недалеко от деревни Морковкиной-Наташиной нашли мертвое тело, неизвестно кому принадлежащее: «мужеска пола тело, одетое в серый суконный ветхий шинель; в нитяном кушаке, жилете суконном красного и отчасти зеленого цвета, в рубашке красной пестрядинной; на голове картуз из старых пестрядинных тряпиц с кожаным козырьком». Приказного Ивана Севастьяныча командировали, чтобы разобраться, чье это тело, поскольку установить личность покойного не удалось.

После того как однажды вечером Иван Севастьяныч воздал должное гусю с подливкой и особенно желудочной настойке, к нему явился необычный посетитель без тела. Цвеерлей Джон-Луи сообщил, что имел привычку покидать тело, но в этот раз произошло недоразумение, и он его потерял. За помощь в возвращении посетитель пообещал 50 рублей. Проснувшись на следующее утро, Иван Севастьяныч никак не мог понять, было ли это на самом деле или приснилось. Заседатель так и вовсе поднял его на смех, и тело было вскрыто.

Одоевский считается одним из первопроходцев русской фантастической прозы. «Алхимико-музыко-философско-фантастическое сиятельство» в шутку называла князя поэтесса Евдокия Петровна Ростопчина. Одоевский действительно был мистиком, увлекался философией и музыкой — и все это нашло отражение в его прозе. «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем» вошла в цикл «Пестрые сказки», вышедший в 1834 году. В этом сатирическом рассказе Одоевский соединяет фантастическое и повседневное, тем самым выводя бытовое из сферы привычного. Исследователи не раз отмечали сходство с поэтикой «Петербургских повестей» Гоголя — автор «Пестрых сказок» отчасти предвосхитил автора «Носа».

Необыкновенное происшествие, описываемое в «Сказке», окружено таким количеством бытовых деталей, что читатель теряется и не может понять, случилось ли это на самом деле или явилось герою после штофа желудочной настойки. Интонация, с которой сообщается о происшествии, напоминает бюрократическую, но «эти заурядные предметы и детали реального мира через свою связь с необыкновенным и фантастическим приобретают крупные масштабы, становятся в точном смысле слова зримыми» (Маймин).

Александр Вельтман «Иоланда» (1837)


1315 год, Тулуза. К церопластику Гюи Бертрану приходит таинственный заказчик и просит сделать восковую куклу — копию девушки на принесенном портрете. Изготавливать восковые фигуры запрещено святой инквизицией, из-за этого Бертрану нечем кормить семью. Скульптор с опаской принимается за заказ. Далее следует монолог девушки Иоланды, которая желает отомстить своей сопернице Санции с помощью магии. Соперница действительно исчезает, а Иоланду ведут на костер. Вскоре после казни на площади останавливается карета с Санцией...

«Иоланда» — иной тип фантастического рассказа, в котором чудеса оказываются мнимыми, а фантастический антураж необходим, чтобы заострить внимание на этической проблематике: совершается выбор между добром и злом, преступление влечет за собой наказание. Иоланда — сильная и страстная натура, которая не в силах противостоять своим чувствам, именно это больше всего занимает автора. По мере того как чудеса получают реальное объяснение, раскрывается человеческая психология.


Кадр из кинофильма «Семья вурдалаков» (режиссеры Геннадий Климов, Игорь Шавлак, 1990 год)

Алексей Толстой «Семья вурдалака» (1839)

Следуя с дипломатической миссией, маркиз д`Юрфе останавливается в сербской деревне в семье старика Горчи. Горча уходит в горы с другими мужчинами, чтобы разделаться с разбойником Алибеком. Своим домашним он наказывает ждать его 10 дней, по истечении срока семья должна отслужить молебен за упокой, а если он все-таки вернется, то домашние должны вогнать ему в спину осиновый кол, поскольку это будет уже не он, а вурдалак. Тем временем главный герой увлекается дочерью Горчи — Зденкой.

На исходе десятого дня старик все-таки возвращается домой, его сыновья начинают спорить. Георгий подозревает, что отец стал вурдалаком, а Петр — что остался прежним, хотя старик ведет себя странно: отказывается произнести молитву и перекреститься. Ночью старик похитил внука из дома, заперев снаружи дверь. Маркиз разбудил братьев, им удается высадить запертую дверь. Мальчика нашли на дороге без сознания, старик пропал. Вскоре сын Георгия умер, а дипломат продолжил свой путь. Спустя полгода он вновь оказался в этой деревне и узнал, что вся семья стала вурдалаками, а Зденка сошла с ума от горя. Он навестил бедную девушку и понял, что она тоже стала вампиром.

Рассказ написан в 1839-м 21-летним Толстым на французском языке. Произведение опубликовали лишь в 1884 году в «Русском вестнике» (в переводе Болеслава Маркевича). В нем сходятся традиционные для готической литературы мотивы: путник, вынужденный прервать путешествие, увлечение прекрасной девушкой, столкновение с инфернальными силами — и все это в непривычных декорациях. «Семья вурдалака» имеет рамочную композицию: постаревший маркиз д`Юрфе рассказывает свою историю уставшим от бальной суеты гостям. Если для первого рассказа Толстого «Упырь» характерна сатира, «загадка соотношения реального и ирреального», то здесь — быличка в чистом виде.

Герой столкнулся с вампирами и ни на секунду не подвергает этот факт сомнению. Правда, дело «упрощается» тем, что события разворачиваются в сербской деревне, то есть экзотическом крае, где возможно все. Зденка воплощает образ женщины-вампира «коварной обольстительницы из мира нечисти, пришедшей в наш мир, чтобы погубить очередного мужчину… Она не нападает под покровом ночи, подобно вампиру-мужчине, но ласково и нежно высасывает из него жизнь» (Михайлова, Одесский). В отличие от того же «Упыря», Толстой не играет здесь с романтической поэтикой чудесного, а следует традиционной схеме, но от этого «Семья вурдалака» не менее полна жуткой прелести.

(С)