Истории и философские сказки

Павлиноглазка

Когда ты маленький, ну совсем-совсем еще маленький, то ты младше всего на свете. Ты младше своей кроватки, младше своих игрушек, младше кошки, младше всех тех, кто склоняется к твоей коляске… и уж конечно — младше времени.

Ты подрастаешь… Потом начинаешь задавать вопросы, бегать, везде совать нос (а до потолка всё еще не достать ладошкой, разве что, если прыгать на маминой кровати).

А время, оно течёт медленно, не суетливо, почти незаметно. И взрослые всё говорят — «нету времени, нету времени…» Да как же его нету, если вон его сколько?! Целая куча огромная! И представляется оно тебе огромным слоном, или тюленем, или китом даже. А всё, что большое-пребольшое — всегда медленное и неуклюжее, как ваша соседка тётя Паша, с которой в лифте никто не ездит.
Хотя о времени ты и не думаешь сперва. Ну, может быть, немножко торопишь иногда, чтобы вырасти побыстрей.

А потом вдруг замечаешь, что ты старше своих детских штанишек, и книжек с картинками, и прошлогодних коньков старше, и щенка своего. И нет-нет, да и застанешь время когда оно движется! Вот, если свидание у тебя, или у друзей засиделся, или в глаза любимые смотришь… а оно — вжик! — и пробежало. Но его всё-равно еще очень много. И ты обгоняешь его каждый раз, выпрыгиваешь из него, всё хочешь казаться старше.

А потом у тебя появляется кто-то, кто младше всего на свете. И ты склоняешься к его кроватке и думаешь — «как же оно пробежало незаметно, время-то? и всё чаще его стало не хватать.»
И вот оно уже не позади плетётся и не впереди скачет, а вы как бы на равных.

Но однажды… Однажды, неожиданно оно берёт за руку кого-то дорогого тебе и уводит… И что-то происходит с твоим временем. Со временем вообще! Оно становится младше тебя. Ты начинаешь беречь его и бояться за него. Внимательней смотришься в зеркало; перестаёшь любить праздники, которые отсчитывают даты; вглядываешься в лица близких. Ты уже знаешь, что время умеет нестись очень быстро. Так быстро, что однажды у него сбивается дыхание, темнеет в глазах и останавливается сердце. И тогда оно кончается. Вдруг. Совсем. И ты помнишь об этом постоянно. И тебе страшно. Но ты не знаешь, как к этому относиться. Потому что оно ещё есть. У тебя. Пока…

Елена Касьян

Павлиноглазка

Змеиный источник

Я отыскала его, отыскала,
отыскала! Никто не знает, чего
мне это стоило – сколько
пришлось прочитать, разнюхать,
выведать, изучить и
сопоставить. Старая легенда о
Колодце Желаний о его
конкретном местонахождении
умалчивала. Зато там было
четко сказано: тот, кому
действительно надо, кто будет
смел и настойчив, кто умеет не
только головой думать, но и
слышать подсказки свыше, рано
или поздно найдет путь к
Змеиному Источнику, и Колодец
Желаний исполнит его
сокровенную мечту.
В общем, мне это удалось. Вот
оно, это живописное место в
излучине безымянной речушки
близ деревни Березовка, куда
привели меня мои изыскания. Я
вижу его своими глазами,
Заповедный луг, посреди
которого пирамидой
возвышается груда серых камней
– Змеиный источник.
Местные сюда не ходят. Говорят,
что стоит ступить на луг, и от
камней сразу поползут змеи –
сотни, а то и тысячи. Приезжих
первым делом предупреждают:
на луг, где груда камней, не
ходить, там полно ядовитых
змей, а ближайшая поликлиника
– в райцентре, куда довезти
просто не успеют. Мол, были
прецеденты, и не раз. Меня тоже
предупредили, и я покивала:
мол, все поняла, нипочем не
пойду. Но я приехала в эти
глухие места исключительно для
того, чтобы попасть к Колодцу
Желаний. Только ради этого я и
проделала столь нелегкий путь.
Да, змеи, я знаю. И я твердо
намерена с ними встретиться.
Вернее, не со всеми, а с самой
главной – Хозяйкой. Только она
может мне дать то, что я хочу.

Павлиноглазка

В одном лесу жил Ежик. Ты знаешь, какие обычно бывают ежики — деловитые и солидные, часто они любят шуршать по ночам иголками в траве. А этот Ежик любил по ночам мечтать. Иногда он делал это не один — у Ежика была знакомая Звезда. Это хорошо, когда у тебя есть с кем разделить свои мечты. К сожалению, они не могли часто видеться: иногда им препятствовали тучи, а иногда Земля поворачивалась не тем боком и мешала им встретиться. «Подумать только, — восклицала иногда Звездочка, — нас разлучает закон всемирного тяготения!»

После долгой разлуки Ежик обычно говорил:

— Звездочка, я очень соскучился. Я так долго ждал тебя — почти вечность!
— Ты же знаешь, насколько сильными бывают иногда обстоятельства, — говорила Звезда.
— Да, я знаю, — вздыхал Ежик.
А больше они не говорили ничего. Они тихо мечтали вместе.
А когда приближалось утро, Звезда говорила:
— Мне пора.
— Я буду ждать тебя, — говорил Ежик, — я знаю, что это опять будет очень долго, но я все равно буду ждать тебя, возвращайся скорее!
— Я вернусь, ты же знаешь, — говорила Звезда.
— Да, я знаю, — улыбался Ежик.

Ведь это так важно — знать, что тот, кого ты ждешь, обязательно вернется, несмотря даже на всемирные законы.

Татьяна Ионина

Павлиноглазка

— Здравствуйте! — поздоровался Молодой человек, войдя внутрь магазина, о котором недавно прочитал в рекламе.

— Здравствуйте! — приветливо ответила ему уже немолодая Продавщица.

— Скажите, пожалуйста, а есть ли у вас Романтика? Мне нужно примерно 2-3кг.

— Романтика? — Продавщица удивилась. — Нет, такого товара у нас уже давно нет. Вы, наверное, о нас в Интернете прочитали, да?

— Да, — кивнул Молодой Человек. — Но там было написано, что у вас должна быть Романтика.

— Это только в online-магазине, — согласилась Продавщица. — У нас этот товар редко пользовался спросом. Обычно те, кому она нужна, заказывают её по Интернету, это и анонимно и по городу с ней идти не надо.

— Разве люди стыдятся того, что хотят Романтики?

— Не знаю. Девушки ещё не так этого стесняются, а вот Мужчины…

— Странно.. — задумался Молодой Человек.

— А Bы, наверное, Студент Гуманитарных Наук, Писатель или Поэт? — Продавщица внимательно рассматривала Молодого Человека.

— Нет. Я Простой Молодой Человек. — Скажите, а что вы мне можете предложить вместо Романтики?

— Так-так, посмотрим, — Продавщица стала осматривать полки. — Есть, например, Вдохновение. Так как оно быстро выветривается, то лучше его открытым не держать, а использовать всё сразу.

— Да, пожалуй, не откажусь. — согласился Молодой Человек. — Скажите, а какой товар пользуется у вас сейчас наибoльшим спросом?

— А спросом у нас пользуются такие товары, как Юмор, Гордость, Тщеславие, Цинизм, Скепсис, Ирония, Вера…

— А как же Любовь?

— О, Любовь во все времена невероятно популярна и всегда пользуется большим спросом.

— И сколько же она стоит?

— Очень-очень дорого. Любовь — это сильное светлое чувство, сильно концентрированное, и продаётся граммами. Вообще-то у большинства она есть ещё с рождения, но люди её не ценят, и растрачивают её, так и не познав всей её прелести. А у некоторых людей она остаётся, она у них растёт и увеличивается, и тогда люди могут дарить друг другу Любовь. Вот вам, Молодой Человек, вам когда-нибудь дарили Любовь? -Продавщица мечтательно закатила глаза, видимо, вспоминая свою молодость. — Это так чудесно, когда дарят Любовь. Сразу чувствуешь себя всесильным и счастливым, Любовь наполняет тебя всего, это так волшебно!

— Наверное я ещё слишком молод. Мне ещё никто никогда не дарил Любовь и я тоже никому её не дарил. После ваших слов мне кажется, что я так ешё и не познал этого чувства, хотя пару минут назад думал совсем иначе.

— Всё у вас впереди… Главное не растратить её раньше времени.

— И что же, многие у вас покупают Любовь? — продолжал расспрашивать Молодой Человек.

— Да как сказать. Я ведь уже сказала, что она продаётся граммами и стоит очень дорого. Вот наша промышленность и придумала, чтобы каждый мог себе позволить любовь, продавать её со всякими добавками. А добавки мало того, что очень негативные, они часто и плохого качества. За то стoит такой «экономный» пакет намного дешевле и раскупается чаще.

— Какие же это там вредные добавки? — усмехнулся Молодой Человек.

— Да самые что ни на есть вредные. Любовь и Ненависть, Любовь и Ревность, Любовь и Презрение, и т.п. Такие добавки сами по себе не продаются, Слава Богу, на них отдельно ещё нет покупателей. А так как это тоже естественный товар, он тоже должен быть распространён среди людей. Многие на эту уценку клюют. Молодые джигиты, например, выбирают самую нестрашную на их взляд добавку — Ревность. Ну а потом убивают на этой почве своих жён и невест.

— Но ведь это не их вина. Ведь если чистую консистенцию не можешь позволить себе купить, приходится выбирать, так сказать, из низшего сорта.

— Нет, Молодой Человек, я ведь вам чуть не забыла сказать самое важное. Растение-сердцеЛюбовь не обязательно покупать, её можно вырастить в себе. Я уже говорила, что она есть у большинства уже с рождения, и что многие её растрачивают на просто так. Но, как говорится, земля помнит, что вырастила. Так же и у нас внутри всегда остаётся то крошечное семечко Любви, которое, если за ним ухаживать, поливать, и убивать сорняки, может вырасти до большого сильного красивого цветка. Просто не все люди в это верят, у многих нет на это достаточно Терпения или Надежды. Итак, Молодой Человек, вы решились на что-нибудь?

— Да, конечно, — улыбнулся он в ответ. — Мне, пожалуйста, 2кг Вдохновения и по килограмму Терпения, Веры и Надежды для удобрения моего семечка Любви. Спасибо вам большое. До свидания!

(С)

Павлиноглазка

По длинной и широкой улице шел маленький человек с большими глазами, такими большими, что это смотрелось даже неестественно. У него были волосы цвета золота, того золота, которое светилось на солнце яркими искрами. Одежды его были белыми, такими белыми, что слепило глаза. Он шел очень медленно, вымеряя каждый шаг. Странно…но люди не обращали на него никакого внимания, как будто шел обычный человек. Но ведь это шел Ангел…

А Ангел шел и смотрел своими бездонными глазами на Мир. Он был таким маленьким, что его все толкали и ругались, чтобы он шел быстрее, а не разгуливал здесь, когда все торопятся. Ангел не понимал, что значит «торопятся» и поэтому только улыбался людям в ответ, что злило их еще больше. Ангел шел мимо человека, которому было плохо и грустно, он сидел на дороге, опустив голову на колени, Ангел протянул ему руку и сказал:

«Давай я помогу тебе?»

На что человек, ответил ему: «Не надо мне помощи, я сам могу себе помочь!»

Ангел ответил: «Но ведь я здесь. Мои руки вылечат твои раны, мои крылья вылечат твою душу – ты будешь счастлив. Вот моя рука, возьми ее и я подниму тебя. Я буду с тобой, пока тебе не станет лучше. Я не оставлю тебя. Я с тобой».
Человек взмахнул рукой и оттолкнул Ангела. Ангел упал:
«Я уйду. Но я все равно люблю тебя. Я буду с тобой».

И Ангел пошел своей дорогой. Он плакал. Ему было больно. Ангел не понимал, почему люди не хотят его помощи, ведь он так их любит и он здесь для того, чтобы помочь им. Но они не хотят. Ангелу было грустно. И теперь видя боль и страдания, он плакал еще больше, плакал от того, что не мог ничего сделать…его отвергали и гнали, а он улыбался им в ответ и плакал у себя в душе. Просто он очень сильно любил людей.

Шел дождь. Ангел шел по улице и увидел как маленькая девочка, с такими же большими глазами, упала и ушиблась. Ангел совершенно случайно подал ей руку, не ожидая, что она ответит ему тем же. И вот он почувствовал тепло маленькой ручки…Ангел посмотрел девочке в глаза – они улыбались. И ребенок сказал Ангелу:
«Я вижу тебя. У тебя большие глаза. Ты смешной. Ты живешь на небе? Ты красивый и добрый. А еще у тебя теплые руки. Почему ты грустный? Ты должен быть счастливым. И поэтому я дарю тебе свой зонтик, чтобы твои крылышки не намокли, а то ты не сможешь улететь на небо и не передашь привет моей бабушке, она сейчас там — у тебя дома. Ты помог мне и сделал так, что мне не больно, а мой зонтик поможет тебе. Спасибо тебе Ангел. И будь счастлив».

Ребенок ушел. А Ангел пошел под маленьким зонтиком дальше, и когда его крылышки высохли, он улетел передавать привет бабушке той маленькой девочки. Его миссия выполнена – он сделал кого-то счастливым.

Но он вернется…для того, чтобы сделать счастливым кого-то еще. Главное открыть сердце и душу, чтобы увидеть его протянутую руку….

(С)

Павлиноглазка

Раньше жили дрожащие от страсти люди. Их секрет был в том, что при наступлении ночи вместо одежды они снимали с себя кожу, чтобы лучше чувствовать друг друга. Когда человек снимал с себя кожу, другой видел все его неровности, неидеальности и обычности, но все равно не терял желания прикоснуться к ним. И было в этих касаниях что-то куда интимнее и сокровеннее, чем все кувыркания и пропитанные потом постели.

Женщины. Женщины влезали в свою кожу быстро и осторожно. Им было жизненно необходимо уйти до первого намека на утро, чтобы оставить после себя шлейф загадочности. Мужчины же влезали в свою кожу обратно медленно и не торопясь, лениво рассматривая ее и трижды выворачивая.

Без кожи Человек – это больше не человек. Это больше не Человек и похоть, не Человек и инстинкт, не Человек и животное. Человек без кожи – это Чувствительность.
Однажды пришло Горе. Оно было желтым, как та самая корова, которую принес Муса в жертву по велению Господа его. Горе пустило слух, что снимать кожу – пошло и не правильно. Что от этого нет никакой сокровенности, только разочарования и повышенные болевые ощущения. Что это отсутствие эстетики и антисанитария. А люди молчали, но верили.

Молчание затягивалось. Кожа их намертво врастала в тело. Не отодрать ее было от себя больше никакими истериками и потерями. Прикрывали люди ее дорогими одеждами, оправдывали ее грубость благовониями. И стала тогда любовь сексом, нежность – редкостью, верность – тяжестью. При наступлении ночи только одежды неуклюже сыпались на пол, тела же прятались в темноте и пороке.

Я часто молчу при виде твоих неровностей. От этого моя кожа врастает в меня и грубеет, но я вижу, что твое сердце состоит из любви.

Не слушай их. Твое сердце состоит из любви, а не из клапанов, мышц и артерий. Если твое сердце было обычным насосом для перекачки крови, я бы не хотел так фанатично забыть однажды свою кожу у тебя под кроватью.

Никогда не верь им. Твое сердце состоит из любви.
Точно тебе говорю.

Таико Варгис: литературный дневник. Кожа

Павлиноглазка

Зачем ты так, – маленькая девочка посмотрела вверх, – ты же Волшебник!
– Это жизнь, девочка, просто жизнь, – проронил высокий мужчина с усталым лицом.
– Но они живые, им же больно.
– Я знаю, но так нужно. Деревья нужно подрезать, тогда они растут лучше.
– Нет. Ты мог придумать что-нибудь другое. Ты же волшебник. Ты можешь все!
– Да, все, – мужчина пожал плечами, – а может быть и не все…
– Нет, все же ты волшебник! Ты помнишь, что ты волшебник?
– А что это такое, – казалось, мужчина разговаривал сам с собой.
– Волшебник – это тот, который делает чудеса, и все удивляются и радуются. И еще сильно, сильно смеются.
– Зачем?
– Потому что радоваться чудесам хорошо. Чудеса это то, что очень всем нужно, но не все знают, как их делать. А ты знаешь, – не унималась рыжеволосая упрямица.
– Может быть тебе кажется. Я – обыкновенный человек. Такой же, как и все. И чудес никогда не делал.
– Н-е-е-е-е-е-е-т, ты чудесный. Самый, самый чудесный. Ну, вспомни. В прошлом году когда я плакала в саду, потому что потерялась, и мне было темно и холодно, ты подошел, взял меня за руку, и тут же выглянуло солнце. А мне стало тепло.
– Это просто совпадение. Тучи на небе разошлись.
– Нет, не совпадение, – маленькая девочка возмущенно надула губы, – вспомни как ты однажды вытащил из под стекла мертвую бабочку, подул на нее и она полетела. Ну, это же чудо!
– Бабочка просто спала, а я ее разбудил. Ты бы тоже смогла.
– Да. Теперь я знаю, что на бабочку надо дуть и будить. А тогда не знала. Значит, ты показал мне, как делать чудо. Но подрезать деревья, чтобы росли, я не хочу. Им больно – это не чудо, – девочка сильно топнула ножкой. – Сделай чудо. Ну, пожа-а-а-а-а-алуйста.
– Какое чудо?
– Не знаю, хочу чудо! Хочу, чтобы все вокруг засмеялись, смотри какие они хмурые. Да, еще в этих лысых деревьях. Она обвела глазами подстриженный сад и людей сидящих на скамейках.

«Чудо…», – мужчина размышлял, – «волшебство, чтобы все удивились и засмеялись», – ему ничего не приходило в голову. Ну, как объяснить нетерпеливому ребенку, что он все же человек, а не волшебник. Ему на ум пришла фраза: «Когда мы перестаем верить в чудеса, в нас засыпают волшебники». «Конечно, засыпают, – ответил он своим мыслям, – то одно, то другое. Я же не ребенок, крутишься как белка в колесе. Не до фантазий мне». Его собственная фантазия его самого часто пугала. И он делал все возможное, чтобы воздерживаться от ее использования. Он гордился не своим умением придумывать невозможное, а тем, что был всегда очень практичен… А тут чудо, да еще и пожа-а-а-а-а-а-алуйста.

Он посмотрел на девочку. Рядом с ней на скамейке лежал альбом для рисования с цветными листками и фломастеры.
– Давай сделаем чудо вместе. Я буду складывать листочки, превращая их в цветы, самолетики, голубей. А ты рисовать на них улыбку и на каждом писать: «Я – твое чудо!». Ну, как?
– Давай! – лицо девочки расцвело улыбкой.
Мужчина начал ловко вырывать листики из альбома, складывал из них фигурки и передавать девочке. Она рисовала на каждом смайлик и писала нелепую фразу: «Я – твое чудо!».
Когда в альбоме кончился последний листок, на скамейке лежала целая груда причудливых фигурок. «А теперь давай показывать чудеса!» – мужчина насыпал девочке в подол платья улыбчивые листочки, посадил ее на плечо и начал по очереди обходить подстриженные деревья. Возле каждого он останавливался, и девочка вешала на обрезанные ветки сложенные фигурки.

Скоро весь безжизненный сад покрылся волшебными плодами. Волшебники так увлеклись, что не сразу заметили, как сидевшие на скамейках люди стали вставать подходить к деревьям и рассматривать появившиеся плоды и улыбаться. Вдруг один мальчик потянулся к оранжевой птичке, снял ее с дерева, прочитал надпись, засмеялся и побежал к скамейке, где сидели его друзья. «У меня есть свое чудо!». Проходившая мимо женщина оглянулась и с недоумением посмотрела на подростка трясущего над своей головой оранжевым голубем. Еще через минуту она бережно сняла с ветки голубую розу и, пробежав по строчкам глазами, прижала ее к груди.

– Я же говорила, ты – волшебник. Просто ты забыл, потому что стал взрослым. А взрослые забывают все, что очень просто, – маленькая проказница произнесла эти слова с важным видом. Мужчина улыбнулся:

Да! Взрослеть важно, только не до конца, не навсегда!

Алессандра Успенская

Павлиноглазка

Одно африканское племя имеет интересный обычай. Когда кто-то из племени совершает плохой поступок, они приводят его в центр поселения окружают толпой и в течении двух дней они просто вспоминают всё хорошее, что он делал и благодарят его за это. Они считают, что каждый человек приходит в мир хорошим. Каждый хочет любви, счастья, мира, безопасности. Но иногда в погоне за этими ценностями человек совершает ошибку. Племя видит в этих ошибках сигнал, крик о помощи. Они объединяют свои усилия, чтобы поднять упавшего, восстановить его в своей истинной природе и напомнить ему, кто он есть на самом деле.
(С)

Павлиноглазка

Вложение:

Ya6GvtXVm78.jpg [ 71.72 КБ | Просмотров: 3583 ]

Павлиноглазка

— Дедушкa, что ты шепчешь? – спросил я, зaметив, что он перед сном что-то про себя бормочет.
— Я клaду мысль нa Сердце, сынок… – ответил он.
Я удивился:
— Что это знaчит?

Мудрый дедушкa скaзaл мне:
— Не хочу поссориться с соседом, который подвел меня, a кaк быть, не знaю. Вот и положу мысль нa Сердце и зaсну, a утром Сердце подскaжет, что делaть…
— Откудa Сердце знaет, дедушкa?
— Сердце все знaет, сынок, я всю жизнь учусь у него. И тебе советую: когдa ищешь ответ нa сложный вопрос, когдa что-то бывaет непонятно, положи перед сном мысль нa Сердце, a нaутро откроются тебе ответы…

Только делaй это с верою…
Тaк скaзaл дедушкa, когдa мне было девять лет. И я познaл в жизни очень многое о своем педaгогическом искусстве, клaдя мысль нa Сердце перед сном. Мне повезло с дедушкой.

Шалва Амонашвили

Павлиноглазка

Как-то я была в гостях у одного хорошего знакомого. Сидим на кухне, пьем чай. Я смотрю, а у него на столе стоят пакеты с соком. Ну такие… знаете, где чтобы сок открыть, надо крышечку открутить. Стоят себе и стоят. А потом приглядываюсь, а у них у всех уголочки отрезаны… ну как раньше отрезали. Я говорю: «Вань, ты чего, легких путей не ищешь?» А он грустно так: «Да это бабушка моя…» А потом с надрывом: «Понимаешь, Лен?» И я поняла.

Или вот как-то я возвращаюсь со школы, а меня бабушка встречает и сияет аж! Я сразу неладное заподозрила.
А она мне протягивает платье! Вот, говорит, купила тебе подарок. Страшное ситцевое платье в крупный полевой цветочек. Платье-халат, не иначе. Протягивает и сияет. Говорит: «Купила только что у женщины на улице. Тебе очень пойдет!» Я смотрю на нее и нифига не сияю. Только комок в горле стоит. Она не понимает, понимаете? А я поняла…

А еще она очень любила делать нам всем подарки на праздники, но у нее было очень мало своих денег. Поэтому каждый раз она дарила нам щипчики для ногтей. Такие, которые вместе с ногтем сразу первую фалангу откусывают. Тоже покупала их на улице и дарила. У меня миллион таких щипчиков. На миллион фаланг хватит. А сейчас бы она не смогла мне их подарить, потому что на улицах уже давно никто ничем не торгует. И ее тоже давно уже нет… И я поняла, что вот уже 10-й новый год я встречаю без щипчиков под елкой. Только сейчас поняла…

А другая моя бабушка всегда вслух читала мне книги. Мне лет восемь, наверное, уже было… Но не просто читала. Если книга была смешная, то она хохотала до слез. Прямо заливалась ими. А если что-то грустное читала, то обязательно плакала. Сильно плакала. А потом доставала платок и шумно сморкалась в него. Знаете, что она мне читала? «Хижину дяди Тома», например… Или «Кота Ваську» какого-нибудь… До слез смеялась! Над детской книжкой. Старая женщина, которая прожила детство в оккупированной немцами деревне. Мне никогда в жизни не было так интересно. И я до сих пор нюхаю новые книги, прежде чем начать их читать. Они пахнут счастьем. Только сейчас поняла…

А мою прабабушку знаете, как моя мама в детстве называла? Правильно! Смотрела на нее и говорила: «У тебя лицо, как куричья упс...!» Прямо так и говорила. А потом с хохотом и визгом убегала. Не потому что прабабушка хотела ее догнать, нет. Она хохотала вместе с ней, так как была немкой и из всего предложения понимала только «куричья». А еще она всегда была очень занята. Ведь каждое утро она будила внуков ароматом свежей выпечки. Каждое утро! На ее лице был миллион морщин, руки всегда были в муке, а ее одеждой всегда был фартук. Ну и что, что лицо, как куричья упс.... Понимаете?

Моя мама тоже стала бабушкой. Я говорю: «Мама, давай я куплю тебе Гиппенрейтер и ты почитаешь, как надо правильно воспитывать детей ». А она говорит: «Не надо. Хотите воспитывать, воспитывайте. А я буду просто любить Алису».

И я поняла.

(С)

Павлиноглазка

Философ подбросил на ладони яблоко, повертел, разглядывая с разных сторон, и глубокомысленно произнес:
— Люди считают, что их души подобны яблокам.
— В смысле? — заинтересовался его ученик.
— Точнее, половинкам, – поправился философ.- Вот так примерно. Он аккуратно разрезал яблоко на две части и положил на стол. -У них есть такое поверие, будто для каждого человека существует идеальная пара.
Вроде бы Бог, прежде чем посылать души в мир, рассекает их пополам, на мужскую и женскую половинки. Как яблоко. Вот и бродят эти половинки, ищут друг друга. И находят? Как ты это себе представляешь? Какова вероятность такой встречи? Знаешь, сколько в мире людей?
-Много.
-Вот именно.
А кроме того… ну найдут они друг друга, ну и что дальше? Думаешь, составят целое яблоко и заживут в мире и согласии?
— Ну да. А разве не так?- удивился Ученик.
— Нет, не так. Учитель взял в руки по половинке яблока и поднял их к своему лицу. — Вот две свеженькие души сходят в мир. А как мир поступает с человеческими душами? Философ с хрустом откусил кусок от одной половинки. — Мир, – продолжал он с набитым ртом, – не статичен. И жесток. Он всё перемалывает под себя. Тем или иным способом. Отрезает по кусочку, или откусывает, или вовсе перемалывает в детское пюре. Он откусил от другой половинки и на некоторое время замолчал, пережевывая.
Ученик уставился на два огрызка и нервно сглотнул.
— И вот, – торжественно провозгласил Философ, – они встречаются! … он соединил надкушенные половинки.- И что, подходят они друг другу? ……HET!!!
— А посмотри теперь сюда, – Учитель взял еще несколько яблок.- Разрезаем каждое пополам, складываем наудачу две половинки от разных яблок – и что видим?
— Они не подходят, – кивнул Ученик.
— Смотри дальше. Сложив две разные половинки вместе, он куснул одновременно с одной и с другой стороны и продемонстрировал результат. -Ну, что видим? Теперь они образуют пару?
-Да-а, – Ученик задумчиво кивнул.- Теперь они соответствуют друг другу идеально. -Потому что мир их обкусывал не поодиночке, а вместе!

Любящие друг друга люди становятся одним целым: вместе радуются жизни и вместе принимают удары судьбы, учатся понимать друг друга с полуслова, поддерживать друг друга и подталкивать к достижению успехов. А со временем некоторые пары перенимают друг у друга даже привычки, становятся похожими характерами и гармонично дополняют друг друга… То есть вторыми половинками не рождаются, а становятся.
(С)

Павлиноглазка

Юный Ангел, только что направленный на землю, сидел на ветке дерева и слушал разговор детской компании.
— Мне папа вчера подарил бант, смотрите какой красивый. Я только у него попросила, он мне тут же подарил. Мама сказала, что, это для человека большая радость, когда ему делают подарки, – сказала Маша, перебирая кончики волос.
-Все с интересом уставились на Машин бант.
— А-а-а у меня есть… карандаши цветные. Мне тоже их недавно купили. Значит, у меня тоже есть радость? – спросила Таня.
Ромка потер нос и видимо на что-то решившись, сказал:
— А мне велик купили, только я на нем пока кататься не умею. Это ведь тоже считается подарком, да?
— Мама сказала, что радость – это когда ты получаешь подарки и тебе от этого хорошо, – сказала Маша, устраиваясь поудобнее на лавочке.
— А если тебе подарков не делают, значит, у тебя и радостей нет? – спросил Ромка, косясь на Сережу, который ковырял растоптанным ботинком горку песка.
— Значит, нет, – назидательно сказала Маша, – значит, никто тебя не любит, если тебе ничего не дарят.
И все посмотрели в сторону Сережки. Они знали, что Сережка живет с бабушкой, и подарки получает нечасто, т.е. почти совсем не получает.
Им стало жалко своего друга.
Сережка, видимо, почувствовал, что его сейчас начнут жалеть, и весело подскочив, сказал:
— А у меня тоже радость. Мне вчера лес корзинку грибов подарил, представляете? Полную корзинку грибов.
Все с интересом уставились на Сережку.
— Это не считается, это ведь ты сам их собирал. А надо чтоб просто подарил кто-то, – сказала Маша.
Сережка задумался на минутку, а потом выпалил:
— А вчера дождь был, вы ведь помните? Вы еще все домой разбежались. А я в беседке сидел, бабушка в магазин ушла. Так вот дождь мне вчера такую огромную радугу подарил. Красивую такую, разноцветную, до самого неба радугу – радость.
Все опять изумленно уставились на Сережку.
— А еще после дождя в лужах рыбки серебряные плавали. Честно, я сам видел. Это все дождь, – с уважением к подаркам дождя добавил мальчик.
Ребята с немым восхищением смотрели на своего друга.
Ангел вытащил бланк отчета для своего начальства и написал:
«День первый. Встретил маленького волшебника».
Потом задумался на минутку, и добавил: «А меня уверяли, что их нет».
(С)

Павлиноглазка

Двое юных друзей, чей веревочный телефон протянулся между островами, были вынуждены постоянно разматывать мотки, как при запуске воздушных змеев, когда хочешь, чтобы они взмыли повыше.

«Тебя уже почти не слышно», — сказала девочка из своей комнаты в Манхэттене, щурясь в отцовский бинокль в надежде отыскать окошко своего друга.

«Значит, придется кричать», — сказал ее друг из своей комнаты в Шестом округе, наводя подаренный ему в прошлом году телескоп на ее квартиру.

Веревочка их телефона то и дело запредельно натягивалась, и ее приходилось все время удлинять другими веревочками, связанными вместе: веревочкой от его йо-йо, шнурком от ее говорящей куклы, жгутом, скреплявшим дневник его отца, вощеной леской, не дававшей жемчугу из ожерелья ее бабушки рассыпаться по полу, нитью, удерживавшей детское лоскутное одеяльце брата его прадеда от превращения в гору ветоши. Отныне помимо всего остального их связывало йо-йо, кукла, дневник, ожерелье и лоскутное одеяльце. Им еще столько нужно было друг другу сказать, а веревочек становилось все меньше.

Мальчик попросил девочку шепнуть: «Я тебя люблю» — в ее консервную банку, не объясняя, зачем.

И она не спросила, зачем, и не сказала: «Глупости» или «Нам еще рано любить», и даже не стала оправдываться, утверждая, что говорит «я тебя люблю» только потому, что он ее просит. Она просто сказала: «Я тебя люблю». Ее слова побежали по йо-йо, кукле, дневнику, ожерелью, лоскутному одеяльцу, бельевой веревке, рождественскому подарку, арфе, чайному пакетику, теннисной ракетке, оборке юбки, которую он однажды должен был на ней расстегнуть».

— «Бякость!» — «Мальчик закрыл консервную банку крышкой, отвязал от веревки и спрятал пойманную в нее любовь на полке у себя в шкафу. Конечно, открывать банку было нельзя, потому что тогда бы ее содержимое улетучилось. Но ему достаточно было просто знать, что она у него есть.

Джонатан Фоер: Жутко громко и запредельно близко

Павлиноглазка

Одна девочка пришла в садик нарядная.
Первый раз за все время. У неё была только мама; они бедные очень были. И почему-то эту девочку, Элю, всегда стригли наголо - она носила чистенький белый платочек. А платьице было розовое, я отлично помню: из розовой фланельки, с круглым воротничком и на груди три волнистые тесемочки пришиты беленькие. И белые пуговки на рукавах. Очень красивое платье. Когда мы ложились спать на свои раскладушки - кроваток не было, - Эля улучила момент и легла прямо в платьице. Воспитательница не заметила, а то бы изругала Элю.

Я понимала, почему девочка так сделала. И вы понимаете - она просто не хотела снимать такое красивое, такое нарядное платье. Как у принцессы. Ведь всем известно, что принцессы носят розовые фланелевые платьица. И красиво в них ходят; и танцуют. В чешках и в розовом платье, как Эля на уроке музыки. Она и сама стала розовая от счастья! Очень красивая. Года четыре нам было тогда.
А потом на прогулке одна девочка взяла и специально толкнула Элю со всей мочи. Прямо в грязь. И все. Платье перепачкалось, порвалось сбоку, подмышкой - такая большая прореха. И грязь... И эта тихая девочка тихо плакала. Все лицо было в грязных потеках; а платочек упал с лысой головы. И злая девочка обзывала Элю - «довоображалась, лысая воображуля!». Она была дочка воспитательницы. И часто била других детей. Я тоже плакала. Мы же ещё маленькие были. Беззащитные перед злом.

Так вот. Когда кто-то нападает на другого, обвиняя в гордыне, и ядовито говорит: «снимите корону!», - мне сразу эта история вспоминается. В гордыне обвиняют те, кто поражён куда более страшным пороком - завистью. Чёрной завистью, которая заставляет портить чужое розовое платье. И толкать в грязь «воображулю» просто за то, что она надела розовое фланелевое платьице. И посмела радоваться ему.
Теперь мы давно не маленькие. Но одни так и ходят - в розовом. А другие - в чёрном. У души тоже есть одежда - и мы ее прекрасно видим. И корону снимать не надо по требованию завистливых; раз они ее видят - значит, она есть на самом деле...

Анна Кирьянова

Павлиноглазка

Ноябрь хмуро шел по улице, спрятав замерзшие руки в карманы серого длинного пальто. Подошвы его крепких ботинок шаркали по мостовым, усеянным мокрыми опавшими листьями. Он посмотрел на небо — оно было похоже на тонкий прозрачный слой льда, хрупкий и бесцветный. Изредка в воздухе пролетали хрустальные снежинки.

Ноябрь вышел на широкий проспект и стал внимательно слушать разговоры тепло одетых прохожих. Кто-то ворчал: «Снова ноябрь. Зябко, холодно, то дождь, то снег, и ни одного солнечного лучика!» Кто-то, оглядываясь по сторонам, восклицал: «Вы только посмотрите на снежинки! Какие они чистые, легкие, словно перышки! Изумительно красиво!»

Ноябрь улыбнулся краешком губ, но на сердце у него было грустно и тоскливо. Он свернул с проспекта, выбрал тихую укромную улочку и побрел, куда глаза глядят. Вскоре в конце улицы он заметил маленький деревянный дом. Его стены были густого лавандового цвета, рамы сияли сахарной белизной, на подоконниках цвела розовая герань. «Какой жизнерадостный дом!», — подумал Ноябрь, — «Наверное, те, кто в нем живет, тоже меня не любят — я приношу только грусть и сырость».

Вдруг он увидел девочку. Она сидела на широкой скамье у окна, пила чай и что-то рассматривала на подоконнике. Ноябрь подошел ближе и с интересом наклонился к окну. У девочки были черные, как уголь, волосы, заплетенные в две косички, вздернутый носик и сияющие глаза цвета зеленого яблока. Она вздрогнула, заметив незнакомца, затем оглядела его с ног до головы и приветливо улыбнулась, приоткрыв окно.
— Я Мари. Как вас зовут? Вам холодно, хотите чаю? Можем попить чай на подоконнике, я дома одна.
Ноябрь опустил глаза: — Я не знаю, мне как-то неловко.

Девочка пытливо смотрела ему в лицо: — А как вас все-таки зовут? Мне кажется, я вас где-то видела.
— Я Ноябрь… — он услышал свой голос словно издалека, тот был низким и глухим.
— Приятно познакомиться, Ноябрь! — девочка дружески протянула ему ручку. Через несколько минут она уже принесла фарфоровую чашку с имбирным чаем и блюдце с овсяным печеньем. Ноябрь выпил обжигающий чай и согрелся.
— А что ты держала в руках, когда я подошел?

Мари рассмеялась: — Сейчас покажу. Как вы думаете, что это? — она показала ему яркую баночку. От нее шел такой сладкий аромат, что Ноябрь не мог подобрать подходящего слова. Что это? Аромат счастья?

Девочка глубже закуталась в белый свитер — из окна дул холодный ветер, и заговорщически прошептала:
— Родители называют это «малиновое варенье». Но скажу по секрету, на самом деле это — летние письма. Каждый раз, когда мне хочется согреться и помечтать о лете, я беру эту баночку в руки, вдыхаю аромат спелых ягод и малиновых кустов, слышу жужжание пчел и пение птиц.

Ноябрь вздохнул: — А я никогда не видел лета.
Мари зачерпнула большую ложку варенья и предложила гостю: — Попробуй.

Ноябрь осторожно, зажмурив глаза, попробовал незнакомое лакомство и ахнул: он почувствовал сладость и ласку летнего солнца, увидел бабочек-шоколадниц, кузнечиков в высокой зеленой траве…

— Теперь я понимаю, почему меня никто не любит, — вздохнул он.

Девочка недоуменно посмотрела на него:
— Это моя баночка летних писем. Но зимой, весной и летом я иногда читаю осенние письма, — и она достала из-под скамьи потертую коричневую шкатулку. В ней лежали сухие дубовые и кленовые листья, веточка сушеной рябины, одна бархатная перчатка, связка ключей от шкафа с зонтами и плащами, рецепты бабушкиных пирогов, моток теплой оливкой пряжи и спицы, коллекция сосновых шишек, блокнот с уютными книгами.

Ноябрь бережно рассматривал каждый предмет.
— Ты правда любишь ноябрь?
— Правда. Я люблю все месяцы, в каждом есть что-то особенное.

Ноябрь не уступал: — Но ведь в ноябре так холодно и сыро…

Мари задумалась: — Скажи, когда ты пробовал малиновое варенье, ты заметил, что в нем есть крохотные косточки? Так вот, ноябрьская погода — это как малиновые косточки. Иногда они мешают насладиться вкусом, но, если обращать на них меньше внимания, можно увидеть все остальное. Например, это могут быть вечерние беседы при свечах, теплые свитера и пряные напитки, выпечка и рукоделие, шарфы и перчатки, открытки и книги, первые снегопады. И все эти чудеса — в ноябре…

…Ноябрь был благодарен за эту встречу. Целый месяц он дарил людям свое уютное настроение. А затем уступил место мандариново-еловому снежному Декабрю.
Но до той поры, пока Мари из лавандового дома не стала взрослой, Ноябрь каждый год приходил к ней в гости.

И всегда для него была подготовлена чашка имбирного чая и ароматная баночка с малиновыми летними письмами…

Ульяна Сергеева

Павлиноглазка

В палате на соседней кровати Клавья Харитоновна – 75 лет, тоже операция на позвоночнике, 5 беременностей и одна дочка, с утра ее звонкий голос желает мне доброго утра, а вечером она читает молитвослов и статьи про демонов, иногда плачет, беззвучно и безутешно как могут плакать только старики, повторяя сквозь слезы «хотела бы в рай, да грехи не пускают» – и я ее люблю. Глажу по руке, улыбаюсь, стараюсь рассмешить и сказать ей, какая она молодец. Мой хирург Елена Николаевна лет 32-х – высокая, статная, решающая проблемы за пару секунд, внимательная. Она одна женщина среди врачей-хирургов, которых я видела в отделении нейрохирургии. И я не знаю как ее можно не любить.

Странная штука любовь. Навещать приходят не самые близкие. А близкие, даже если в одном с тобой городе, почему-то далеко. Любовь приходит откуда ты её совсем не ждал, от людей, которых ты видел один раз лет 10 назад или которые находятся от тебя в 3500 км и каждый день шлют смс с вопросом «как ты?». Любовь приходит от коллег, с которыми вы никогда особо не были близки или виделись только на тройке рабочих встреч – «Вот мой номер, звони, я что-нибудь придумаю». В коридоре ждет, когда освободится моя палата, пожилая пара. Им глубоко за 70. В волосах седина. Он – в выглаженном костюме, она – в нарядном джемпере. Держатся вместе, как две птички. Он следит за каждым ее движением и держит за руку. Он привёз ее на операцию. Не знаю, разрешат ли ему остаться и ждать ее окончания, все-таки хирургия. Но кажется, если кто-то вечером придёт сюда – то он увидит его – старика, ожидающего любовь всей своей жизни в больничном коридоре.

Дай бог нам быть чаще такой любовью и встретить свою такую же птицу

Оля Фурсова

Павлиноглазка

— Милая, у меня к тебе просьба, — Бог остановился, слез с велосипеда и снял очки. Глаза у него были добрые, но после всех передряг в моей жизни, я не знала, чего еще от него ожидать. Я продолжала смотреть на него, а он спокойно пил воду. – Тяжелый подъемчик был, но зато какой вид!

— Что за просьба?

— Да, просьба. Мне надо заняться серьезными делами, ты бы не могла пожить месяц чисто для себя, с любовью к себе, с удовольствием. Заняться тем, что тебе нравится, ничего не просить, ничего не планировать и не ожидать? Так, как будто бы меня нет.

— Но ты же есть, — я прикоснулась указательным пальцем к Богу.
— Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, кто я на самом деле? Может, я – плод твоего воображения, может, я просто твой внутренний голос, интуиция, которую ты олицетворила.
— В виде сорокалетнего мужика, который обожает лоферы?

Бог расхохоталася.

— Люди привыкли, что я – есть. Что можно всегда сказать «Господи, прости», и вроде как не было гадостей. А потом забывается, и опять льется вонь из него, потому что всегда можно сказать «Господи, прости».

А если что не так – «Это все из-за тебя, Господи!». А если лень, то «Сделай, Господи, и я больше ни о чем не попрошу!». Когда вы научитесь жить так, как будто меня нет?

— Как будто тебя нет? – я растерялась. Было ощущение, что у меня отбирают землю из-под ног, и я начинаю проваливаться непонятно куда.
— Как будто ты и есть Бог. Милая, всего месяц. Поживи для себя всего 30 дней. Ты хочешь, чтобы кто-то полюбил тебя на всю жизнь, а при этом не можешь полюбить сама себя даже на месяц.
— Целый месяц…
— Всего месяц. Всего месяц. Время пролетит быстро, а я привезу тебе красивый магнитик.

Тамрико Шоли — «Когда Бог загадывает желание»

Павлиноглазка

Вот и я как-то раз одной ногой застряла намертво. Если работаешь в школе, то в западню вообще невозможно не попасть, особенно когда попадается трудный класс. Так и получилось в моем случае. Дали мне класс из 23 трудных детей, за плечами которых 46 не менее трудных родителей (школа находилась в неблагополучном районе). Хотелось быть с ними доброй и строгой наставницей, но дети привыкли слушать и уважать лишь тех, кто, мягко говоря, дико орал на них.

Начальство было недовольно мною как классным руководителем: слишком много неуспевающих (в современных школах убеждены, что классрук это как-то может контролировать без помощи родителей), дисциплина на уроках крайне низкого уровня (виноваты ведь не учителя, которые не умеют дисциплину держать). Вдобавок к этому дедлайн конкурса проектов, в котором мне очень хотелось поучаствовать, подходил к концу.

Пришла я однажды домой после пятичасового повышения голоса на детей и поняла, что больше так не могу. Расплакалась. И в этот момент позвонил мне мой друг:

— Привет… — по всхлипам он сразу понял, в чем дело. — Чего ревешь?

— Не могу больше! Достали! Дети достали! Родители достали! Школа достала! — я была чуть не в истерике.

— Ну и что теперь делать? Плакать сидеть? Плюнь уже ты на все это…

Я возмутилась:

— Тебе сказать легко! А мне туда ходить каждый день и видеть все это!

— Да я серьезно! — и по голосу было понятно, что он не лукавит. — Ну-ка, что тебя там волнует? Сидоров? Вот сейчас же возьми и скажи: «Тьфу на тебя, Сидоров!» И рукой махни. Это же знаменитая тьфутерапия!

Я немножко постеснялась (непедагогично как-то), но последовала совету. Скрепя сердце и прерывающимся голосом сказала «тьфу» на Сидорова, еле махнув дрожащей рукой.

— Ну как-то слабенько ты! — просмеялся он в трубку. — Давай еще что-нибудь? Давай на завуча плюнем?

И я плюнула. Потом еще раз. А потом еще. И с каждым сказанным волшебным словом слез становилось все меньше, тремор в руках успокаивался, голос пусть и не приобретал бодрые нотки, но хотя бы не дрожал. После перечисления всех объектов моей «симпатии» в сочетании с громким «ТЬФУ!» стало реально легче. Конечно, все проблемы не разрешились как по взмаху волшебной палочки, но отношение стало проще. Ну, не идеальный я педагог, что же с этим поделать? Хватит с меня и того, что я делаю все, что могу.

Кажется, что все это слишком цинично? Не верится, что работает? А вы убедитесь на собственном примере. Просто однажды, когда вас все вконец задолбает, что вот ну просто сил нет, возьмите и плюньте на все это. Ничего трудного. Нужно просто прямо вслух сказать «тьфу» на то, что гложет и не дает заснуть. Просто сказать «тьфу» и дать уже своему перфекционизму сбавить обороты. А еще непременно забыть, что завтра обязательно нужно сделать вообще все дела из списка.

Следует всегда добавлять энергичный жест рукой — так поверится быстрее. А потом неожиданно для себя вдруг вспомните, что вы живой человек, не машина. Что вы сделаны для того, чтобы жить, а не проставлять галочки в планере. Что жизнь — она здесь и сейчас, а не на выходных.

Дальше дело за малым. Попробуйте задать себе этот избитый вопрос: «А будет ли это важно через год?» И, шагнув дальше: «А через пять?» Почувствуйте маленького Будду внутри себя и свет, который чуть было не погас. Вздохните — пусть и не свободно, но спокойно. И спокойно наконец засните.

А утром несите этот внутренний свет с собою, улыбайтесь себе искренне, балуйте себя чашкой хорошего кофе и вкусным печеньем. И если вдруг кофе капнет на любимую рубашку, снова скажите «тьфу», улыбнитесь и после работы купите себе новую.

Изета Усатова

Павлиноглазка

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.

— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?

— Да, продолжайте, пожалуйста.

— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков. Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.

— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.

— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

Майк Гелприн "Свеча горела"

Истории и философские сказки

Кто сейчас на конференции