Как разные писатели относились к своим детям?

Жан-Жак Руссо



Не будучи в состоянии сам воспитывать своих детей и отдавая их на попечение общества, с тем чтобы из них вышли рабочие и крестьяне, а не авантюристы и ловцы фортуны, я верил, что поступаю как гражданин и отец; и я смотрел на себя, как на члена республики Платона.[...]
Итак, мой третий ребенок был помещен в Воспитательный дом, как и первые; то же было и с двумя следующими, потому что всего их было у меня пять. Эта мера казалась мне такой хорошей, разумной, законной, что если я не хвастался ею открыто, то единственно из уважения к матери детей, но я рассказал об этом всем, кто знал о вашей связи.

Жан-Жак Руссо. Исповедь

Альбер Камю



Забирая из роддома свою вторую жену, Франсин Фор, он едва не оставил в больнице двух рождённых ею близнецов — мальчика и девочку. Он усадил в машину их молодую мать, закинул её чемодан и скомандовал: «Поехали!»

Эрнест Хемингуэй



«Поэтому на следующее утро я проснулся пораньше, прокипятил соски и бутылочки, приготовил молочную смесь, разлил ее по бутылочкам, дал одну мистеру Бамби и уселся работать за обеденным столом, пока все, кроме него, Ф. Киса — нашего кота — и меня, еще спали. Оба они вели себя тихо, и их общество было приятно, и мне работалось как никогда. В те дни можно было обойтись без чего угодно — даже без кроличьей лапки, но было приятно чувствовать ее в кармане.


Моя жена могла играть на рояле в холодном помещении, надев на себя несколько свитеров, чтобы согреться, и возвращалась домой, чтобы покормить Бамби. Но брать ребенка в кафе зимой не полагается — даже такого ребенка, который никогда не плачет, интересуется всем происходящим и никогда не скучает. Тогда еще не было людей, которых можно было бы нанять присмотреть за ребенком, и Бамби лежал в своей высокой кроватке с сеткой в обществе большого преданного кота по кличке Ф. Кис. Кто-то говорил, что оставлять кошку наедине с младенцем опасно. Самые суеверные и предубежденные говорили, что кошка может прыгнуть на ребенка и задушить. Другие говорили, что кошка может лечь на ребенка и задавить его своей тяжестью. Ф. Кис лежал рядом с Бамби в его высокой кроватке с сеткой, пристально смотрел на дверь большими желтыми глазами и никого не подпускал к малышу, когда нас не было дома, а Мари, femme de ménage, куда-нибудь выходила. Нам не нужно было никого приглашать присматривать за Бамби. За ним присматривал Ф. Кис».

Эрнест Хемингуэй. Праздник, который всегда с тобой

Александр Пушкин



Однажды Александр Сергеевич Пушкин так написал Наталье Николаевне: «Радуюсь, что Сашку от груди отняли, давно бы пора. А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это ещё не беда; мальчик привыкнет к вину и будет молодец, во Льва Сергеевича. Машке скажи, чтоб она не капризничала, не то я приеду и худо ей будет».

(из письма Пушкина Наталье Николаевне, 30 июня 1834 года)

«Александр сечет своего сына, которому всего два года; он шлепает также и свою Машу; впрочем он нежный отец».

(из письма сестры поэта О.С.Павлищевой к мужу Н.И. Павлищеву, 22.10.1835)

Лев Толстой



Отец же никогда не бывал нежен к очень маленьким детям, а в то время ему было не до них. Он только что перенёс тяжёлую операцию и не был ещё вполне уверен в том, что будет опять хорошо владеть рукой. Это его очень заботило. [...]

А мама огорчалась. «На Таню он даже никогда не глядит, — писала она своей сестре Татьяне Андреевне о моём отце. — Мне это и обидно и странно. А она такая милая, хорошенькая и здоровая девочка. Вот уже ей пять месяцев, скоро зубы, скоро ползать, говорить, ходить. И так она и вырастет незамеченная. Таня, заметь её, пожалуйста и люби. Глаза у неё, кажется, чёрные, но ещё трудно разобрать. Только очень светлые, весёлые и большие глаза».

Но уже через год мама писала своей сестре совсем другое.

«Танюша всё кричит “Дратуйте” (здравствуйте) и выучилась говорить “Жёжа” (Серёжа). Лёвочка по ней просто с ума сходит».

Татьяна Сухотина-Толстая, Воспоминания

Марина Цветаева



В ноябре 1919 года отдала своих дочерей — семилетнюю любимую Алю и двухлетнюю нелюбимую Иру — в Кунцевский детский приют, сказав, что дети — приемные (Аля должна была называть Цветаеву своей крестной матерью).

«Я Вас люблю! Милая Марина! Дайте мне поцеловать... Может быть я не выживу? ...

Ах зачем Вы отдали меня. Марина! Если бы Вы знали... Марина! Итак я не спала ночи, и так мучилась ожиданием...» — писала ей Аля из приюта.

А Цветаева описывала в дневнике сцену, которая произошла по время ее визита в Кунцево: «Между кроватями мотается Ирина. Даю Але сахар. [...] Несмотря на жар, жадно ест.

— "А что ж Вы маленькую-то не угостите?"

Делаю вид, что не слышу. — Господи! — Отнимать у Али! — Почему Аля заболела, а не Ирина?!!»

В январе 1920 года Цветаева забрала заболевшую Алю из приюта. Ирина Эфрон умерла в приюте в феврале — предположительно, от голода. Цветаева узнала об этом случайно и на похороны не поехала.

Филип Рот



«Что, в самом деле, случилось с нашими умненькими еврейскими детьми? Они свихнулись. Что-то действует на них таким образом. Что-то настроило их против всего и вся. Что-то толкает их к катастрофе. Это не те умненькие еврейские дети, что упорно стремятся вырваться вперед, делая, что положено, лучше всех. Эти дети чувствуют себя в своей тарелке, только когда они лучше всех делают то, что не положено. Неверие, отрицание — то безумие, под знамена которого они оказались призваны».

Ф. Рот. Американская пастораль

Николай Гумилев



— Можно с ума сойти, хотя я очень люблю свою дочку, — жаловался Гумилев. Мне для работы необходим покой. Да и Анна Николаевна (А.Н. Энгельгардт — вторая жена Николая Гумилева) устает от хозяйства и возни с Леночкой (их дочь).

Гумилев решил перебраться в Дом искусств. В бывшую баню Елисеевых, роскошно отделанную мрамором. С потолком, расписанным амурами и богинями. Состояла она из двух комнат. У Гумилева был свой собственный «банный» кабинет.

— Я здесь чувствую себя древним римлянином. Утром, завернувшись в простыню, хожу босиком по мраморному полу и философствую, — шутил он.

Жить в Доме искусств было удобно. Здесь Гумилев читал лекции, здесь же вместе с Аней и питался в столовой Дома искусств.

Но возник вопрос. Как быть с Леночкой? Детям в Доме искусств места не было. И тут Гумилев принял свое соломоново решение. Он отдал Леночку в один из детдомов.

Этим детдомом, или, по-старому, приютом, заведовала жена Лозинского, его хорошая знакомая. Гумилев отправился к ней и стал ее расспрашивать, как живется детям в детдоме.

— Прекрасно. Уход и пища и помещение все выше похвал, — ответила она. Она была одной из тех высоконастроенных интеллигенток-энтузиасток, всей душой преданных своему делу, — их было немало в начале революции. Гумилев улыбался.

— Я очень рад, что детям у вас хорошо. Я собираюсь привести вам мою дочку — Леночку.

— Леночку? Вы шутите, Николай Степанович? Вы хотите отдать Леночку в детдом? Я правильно поняла?

— Совершенно правильно. Я хочу отдать Леночку вам.

Она всплеснула руками:

— Но это невозможно. Господи!..

— Почему? Вы ведь сами сейчас говорили, что детям у вас прекрасно.

— Да, но каким детям? Найденным на улице, детям пьяниц, воров, проституток. Мы стараемся для них все сделать. Но Леночка ведь ваша дочь.

— Ну и что из этого? Она такая же, как и остальные. Я уверен, что ей будет очень хорошо у вас.

— Николай Степанович, не делайте этого! Я сама мать, — взмолилась она. — Заклинаю вас!

Но Гумилев только упрямо покачал головой:

— Я уже принял решение. Завтра же я привезу вам Леночку.

И на следующий день дочь Гумилева оказалась в детдоме.

Передавая мне этот разговор, Гумилев недоумевал.

— Как глубоки буржуазные предрассудки. Раз детям хорошо в детдоме, то и Леночке там будет хорошо.

Ирина Одоевцева. На берегах Невы

Корней Чуковский



В Одессу я приехал в 1904 г. из Лондона — на пароходе — к маме и жене на Базарную улицу, кругом олеандры и жена, как олеандр,— горько-сладкая. Сидим, счастливы, и вдруг жена:

— Что же ты не спросишь о Коленьке?

А я и забыл о нем. Вынесли черненького, с круглым лицом, и я посмотрел на него, как на врага. Тогда он был мне не нужен. Полюбил я его позже, на Коломенской.

Корней Чуковский. Дневники

отсюда